Это чудовищно страшно читать. Но надо — пока ещё живы последние свидетели. Потом вспомнить такое станет уже некому, и больше никто не опровергнет ложь

80 лет назад Красная Армия освободила один из самых страшных концлагерей. Сейчас латвийские политики и историки объявляют это место «воспитательно-трудовым» и отрицают, что из детей выкачивали кровь. Обозреватель aif.ru взял в Риге интервью у нескольких заключённых Саласпилса, согласившихся рассказать, что творилось в лагере.Камелия Войтеховна Богумирская (по мужу Валиуллина). Жительница Белорусской ССР, станция Бигосово Витебской области. Была отправлена в Саласпилс в семилетнем возрасте вместе с семьёй 23 февраля 1942 года, и пробыла там до апреля 1943 года.Камелия Богумирская: — Это случилось утром, мама едва каравай в печку поставила. Пришли военные, они все говорили на ломаном русском языке — не знаю, айзсарги (латышское полувоенное формирование — прим. ред.), либо немцы. На шапках у них знак черепа человеческого был, хорошо помню. Никакой еды с собой взять не дали, очень зло себя вели. Мама собралась, нас одела — четверо детей было у неё. Запихали в сарай вместе с остальными жителями деревни, заперли там. Пошли разговоры, что нас хотят сжечь. Овчарки лаяли кругом. А потом, видимо, пришёл другой приказ, отправить всех в концлагерь. Раньше через нашу деревню часто гнали евреев. Они прятались где-то, но их находили. Мама совала нам хлеб, говорила — идите, дайте людям, вы детки, немцы вас не тронут. Мы отдавали, евреи нас поблагодарили, и сказали: «Передайте своим родителям, что жизнь такая — сегодня живём, а завтра гниём». Нас привели на станцию, запихали в вагоны, а там ничего — только солома. Детки ходили в туалет на солому, и её в окно вагона выкидывали. Мужчины просили прохожих бросить снега в вагон, за колючую проволоку, кричали, что дети маленькие, пить хочут — кто-то бросал, а кто-то боялся. Привезли в Саласпилс, завели в барак. Там просто нары и печка, металлом обтянутая. Немцы раздели женщин, голыми оставили совсем, и тщательно осматривали — подмышки, рты, волосы. Вечером стали сортировать — мужчин в одну группу, девушек постарше и женщин в другую, всех в разные бараки. Малышей, что полтора годика, два, три — оставили в детском бараке. Женщины сперва ходили у окон, искали своих, криком кричали, но охрана их отогнала.Георгий Зотов, aif.ru: — Что вы видели потом?— Как людей вешали. С двух сторон за подбородок два крюка цепляли, и человек болтается, пока кровью не истечёт. Видела, как женщину наказали. Её выгнали на улицу возле барака дорожку чистить в холод, она взяла одеяло завернуться, а это нельзя. Немцы ей дали кирпич, и велели держать на вытянутых руках. Стоит, шатается. Ещё один кирпич в руки положили, она падает, её утаскивают. Дети в нашем бараке были, как старики, не плакали. Чем кормили? В миски нам бурду наливали, хлеб давали пополам с опилками. Дети кушают, и как птички ротик открывают и закрывают...а затем падают под стол и умирают. Я за одним столом со всеми сидела, всё видела. И потом кто быстрее мисочку умершего ухватил, тот и съел. За несколько месяцев мы стали как пластмассовые бутылки — кожа стала прозрачная, все кости видно, руки-ноги тоненькие, а животы большие, распухли от голода. Моего братика Рому в возрасте 4,5 года и других крохотных детей переместили в больницу в Риге, и немцы брали из них кровь для своих солдат раненых. Рома говорит, его молоком поили, чтобы кровь шла — густое молоко, вкусное. В этой больнице 18 детей умерли от того, что кровь забирали, они в братской могилке лежат.— У вас тоже брали кровь?— Да, в самом Саласпилсе. Приезжали женщины в белых халатах и мужчины в зелёной форме. С нами не разговаривали — два глотка молока, и иглу в вену. Много выкачивали. Было очень страшно. Мы сознание теряли. Я падала, меня приводили в себя, что-то мне давали. Родителей не пускали к нам. Дети подчинялись молча — не плакали, не капризничали. В бараках на нарах на голых досках мы лежали, без одеял, простыней, подушек, так и спали. Тесно очень было. Одежду кинули кому какую. Мне дали 56-го размера, а я же маленькая. Ничего, поменялась. Мы целыми днями стояли у окна, и смотрели, как мёртвых выносят, как вешают, как люди упали и идти не могут. Там не одна тысяча детей погибла — сколько их в том лесу закопано, до сих пор кости находят.— Господи, как же у вас сил нашлось такое пережить?— Да, пережила такой ужас поэтому, наверное, долго и живу. Я сказала, чтобы, когда умру, книгу о Саласпилсе мне в гроб положили. Помню, как нас совсем голых гоняли в баню, по снегу, в феврале. Сестра моя старшая Аня братика держала на руках, прижав к себе. Она погибла. Дизентерия у неё была, её и других, кто заболел, согнали в крематорий и там сожгли заживо, кинули в печь. Это мне свидетели рассказали, старшие. Я прихожу когда сейчас в Саласпилс, очень плохо себя чувствую — там земля смертью дышит. Плачу, без лекарств не могу. В апреле сорок третьего я и Рома уже неходячие были, доходили совсем. Смертность большая была в бараке. Немцы стали детей хозяевам-латышам за деньги раздавать, кому батраки нужны. Вот нас с Ромой и отдали, в кузов бросили и отвезли в Огре. Мама кричала — только не потеряй братика! Нас двоих долго не брали, а потом один взял, айзсарг. Я коров у него пасла, спали в разбитом сарае, после концлагеря это было счастье. Нас не били, но Рома пострадал. Нарвал горох с огорода, съел его. Хозяин взял его за шкирку, завёл на скотный двор, и сказал — ещё хоть раз что-то возьмёшь, я тебя здесь застрелю. И у моего брата в 5 лет половина головы поседела. Он из Саласпилса мало помнит, только больницу, где кровь брали, и как хозяин его убить обещал. Говорит — так далеко кажется, словно кино смотрел или сон приснился. Ромочка тогда прибежал ко мне, а я коров пасла. Я сорвала шаль с себя, завернула его, он босиком, в трусиках и маечке, а холодно, весна же. Он, бедный, говорить на долгое время перестал.— Помните, как Красная Армия пришла?— Конечно. Бои шли, бомбили, окна со стёклами выскакивали. Хозяева убежали. Я пошла в подвал, дверь от взрыва бомба захлопнуло, осколком ранило в ногу, я билась об дверь, была вся синяя, а потом боженька мне помог, выбралась. После этого пришли русские. Среди них был доктор, сделал мне уколы, и ногу спас — очень хорошо ко мне отнеслись. Говорят — девочка, что ж ты тут одна делаешь? Отвечаю — я из концлагеря, в Саласпилсе была, родителей моих угнали: я их очень-очень жду. Каждые 2 часа врач мне делал уколы. Но красноармейцы долго не задержались, в наступление шли. А родители мои никогда уже не вернулись, я и не знаю, где они похоронены. И они, и бабушка, и старшая сестра — все погибли. Я даже сейчас ночами слышу крики сестры, как её живьём жгут. Я инвалид первой группы, видите, ноги опухли, костыли. Но помню всё отлично, я с головой дружу.— Вас обижает, что сейчас в Латвии говорят, дескать, в Саласпилсе зверств не было?— Да как такую ложь произносить можно? Я слышу это и кровью плачу. Я выросла, пошла поваром работать. Почему? После концлагеря никак наесться не могла, ужасно хотелось, и думала — буду готовить, хоть после пальцы оближу. Лишь о еде думала. Чудовищное время было, страшное. По-прежнему вижу, как наяву, выжженные номера на руках у женщин. Сапожник в Саласпилсе был один, странно себя вёл, контуженный — у него семью заперли в доме и сожгли заживо. Все люди в концлагере попали туда ни за что.— Мало уже узников в живых осталось?— Очень мало. А тех, кто помнит, как мучили нас в Саласпилсе — ещё меньше. И вот бывшая президент Латвии Вике-Фрейберга сказала, что девочки в концлагере все были проститутки, простите меня за некрасивое слово. Мол, их немцы спасли от расправы, поэтому в Саласпилс забрали. Да какая ж я проститутка, если мне всего семь лет от роду было? (плачет) Так мало времени прошло, и сколько лжи уже придумывают!

Подробнее читайте на aif.ru ...