Интервью с новым руководителем «Лизы Алерт» на Урале: о работе отряда, поисков инвесторов и истериках родственников пропавших

«Лиза Алерт» – самый распиаренный поисковый отряд в России. В Свердловской области отделение существует уже 5 лет. Три месяца назад у него сменилось руководство. Новым координатором стал Никита Немчинов. Корреспондент JustMedia.ru встретился с ним и расспросил об особенностях поисков, почему эта работа «в ущерб», переговорах с бизнесменами, истериках родственников пропавших и о том, почему люди не хотят идти в добровольцы.   Никита приходит на интервью немного загруженный и сразу заявляет, что «только-только стал руководителем реготделения» и вообще «не публичный человек». И это чувствуется – вывести на открытый диалог мужчину оказалось сложно.   – Никита, когда и почему вы решили связать свою жизнь с поиском людей? – Вообще мысль о добровольчестве посещала меня давно. У нас с женой был период, когда мы ездили в детдома, в приюты для животных. Одно время я вообще хотел пойти в помощники пожарных. Но активно вся эта история началась два года назад, когда были поиски Димы Пескова. Как раз у меня за несколько месяцев до этого родился сын и, так скажем, во мне что-то проснулось. Я поехал на эти поиски как доброволец. Потом несколько месяцев был перерыв и в январе 2018 я пошел в «Лизу Алерт». Сначала был просто поисковиком, потом меня обучили на старшего поисковой группы, потом уже на координатора.   –  Три месяца назад вы стали новым руководителем свердловского отделения «Лизы Алерт». В чем была причина смены руководства? –  Прежний региональный представитель устал, перегорел. На этой должности очень большой поток информации с которым трудно справляться. Вот пока мы с вами общаемся, за этот час у меня будет 11 чатов, в которых я не успел ответить. Как только просыпаюсь – телефон сразу разрывается. Днем общаюсь в отрядных чатах параллельно с основной работой. По-хорошему, надо быть на связи круглосуточно. Но у меня маленький сын и я пока не могу. Я отключаюсь от связи, как ложусь спать. Кстати, я сам до сих пор участвую в поисках, но уже реже, чем раз в неделю – второй сын родился! Что касается руководства, мне не очень хотелось возглавлять отделение. Меня заставили: надели наручники и сказали «либо так, либо…» (смеется). Не знаю, насколько меня хватит.  Это все в ущерб работе, семье. Поэтому хорошо, когда родные тебя понимают.   – А семья понимает? Долго обсуждали этот вопрос с женой? –  Мы не сразу нашли взаимопонимание. Трудно было донести до жены эту информацию, когда у нас маленький ребенок. Она прекрасно понимала, что работа в отряде будет в ущерб семье. Сейчас все хорошо. Супруга тоже втянулась – пишет тексты для наших групп в соцсетях.     – Известно, что «Лиза Алерт» не принимает денег. Только вещи, необходимые для поисков. Есть ли среди ваших меценатов влиятельные уральские олигархи? – Прямо таких крупных, как вы говорите, пока нет, но мы ведем переговоры. Пытаемся наладить контакт с матерыми бизнесменами. Что касается финансовой части, у нас строгое правило –  мы деньги не принимаем, только нужное снаряжение, оборудование. С бизнесменами, с которыми мы сейчас ведем переговоры, будут точно такие же условия взаимодействия.   – А с кем ведете переговоры? – Пока не хотелось бы говорить! А так, главный наш спонсор в Москве, мы даже не знаем, кто это. Ребята из Москвы присылают нам подарочные посылки. Вообще, просто все желающие могут нам помогать, принося то, в чем мы нуждаемся. Кроме того, мы сотрудничаем с полиграфией – они печатают нам ориентировки.   – В отряде хватает людей? Охотно идут в добровольцы? – Людей всегда не хватает. Например, летом в один день мы разрываемся на три-четыре поиска. Один поиск двумя-тремя людьми не закроешь, нужно гнать десять-двадцать. Тогда наш актив просто разрывается, и реально люди едут вдвоем-втроем. По второй части вопроса. Нет, конечно, люди не любят работать бесплатно. У нас всплески, большой прирост желающих вступить в отряд только после резонансных поисков. Две трети актива у нас – «песковцы». В Верхней Пышме мы еще недавно искали мужчину, вот после него несколько активных людей пришли. Конечно, меньше, чем на успехом завершившийся поиск ребенка, но все же. У нас есть общий чат на 500 человек. Вот в него-то к нам все активно добавляются, а как доходит до дела – никого нет. Поэтому я даже не могу точно сказать, сколько у нас конкретно добровольцев, потому что всех этих 500 человек причислить к нашим волонтерам нельзя.   Еще одна проблема – люди выгорают, это тяжело. Многие уходят после первых поисков. Кстати, романтики у нас остаются (смеется).   – Думали над новыми способами привлечения добровольцев? – Думали!  Обсуждали даже, чтобы пустить рекламу на трамвае. Но пока все на паузе. Тут проблема в том, что, привлекая новых людей, мы будем дополнительно рекламировать отряд и увеличивать поток заявок. А ведь с ним надо будет справляться. К слову, в этом году мы открываем два новых направления – лошадей и беспилотники. Еще будем использовать квадрокоптеры. Ребята уже начали обучаться. Пока у нас есть несколько личных, нужен отрядный. Как только он найдется, у нас уже сразу будет, кому за него встать. В конце года мы уже опробовали личные. Надеюсь, что в этом сезоне уже активно подключим коптеры.     – А как вообще набираете волонтеров-поисковиков? – В основном люди приходят с улицы. Для них мы проводим обучение. Сначала это лекции для новичков, где мы рассказываем про все наши направления, чтобы человек уже решил надо ему это или нет. Потом уже детальнее рассказываем про оборудование, радиосвязь и виды поиска. Определенного графика у нас нет, мы просто в определенные дни, в которые можем, проводим встречи и все. Трех-четырех встреч и одного выхода в лес для обучения не хватает. Бывает, приходят к нам и МЧСники. Но они все равно проходят наше обучение. Потому что у нас своя специфика, они же работают иначе. Вообще в отряде люди абсолютно разных профессий.   – У вас есть помещение? –  Помещения пока нет, от нас требуют учредительные документы. Мы решаем этот вопрос. Для проведения обучения нам дает помещения медколледж. Необходимое оборудование, снаряжение у нас находится у двух хранителей – один находится на юге города, второй – на севере.   – За какие поиски беретесь? Я имею ввиду по срокам давности. – Наша главная цель – помочь человеку в беде. Поэтому месяц – несколько месяцев. Год – уже сложнее, не берем. Но есть поиски, которые, к примеру висят у нас по 5 лет – ориентировка гуляет по сети и все.   – А люди разве не закатывают истерики, когда вы отказываете в поиске их близких? – Бывает. Но мы стараемся все спокойно объяснить. У нас бывают и негативные отзывы. Но это все рабочие моменты, я спокойно к этому отношусь.     – Как выстроено взаимодействие с силовиками? – Тут у нас контакт более-менее отлажен. Мы без заявления в полицию не работаем. Бывают исключения – это старики и дети, потерявшиеся в лесу. Тогда ты просто ломишься и ждешь, что родственники тут же подадут заявление. А так мы сотрудничаем – размещаем ориентировки в сети с их разрешения. Да и они уже знают, кто мы такие и что наш ресурс можно использовать. Есть опера, которые сами скидывают нам информацию. С больницами тоже начали сотрудничество не так давно – кое-где размещаем информацию на стендах. Но от силовиков и больниц сигналы поступают штучно. Основная масса – наша горячая линия, либо сайт.   – Криминальных поисков много? – Не основная масса, но есть. Но о том, что они криминальные, никто сразу не знает. Мой первый поиск в качестве координатора был в Березовском. Там тогда пропал газелист. В итоге мы выяснили, что да, его убили, а машину преступники угнали. Мы нашли место, куда выгрузили товар из этой газели, привели туда полицию и дальше уже они начали свою работу.   –  А вы сами или ваши знакомые терялись? –  Нет. Я в детстве занимался ориентированием на местности. Правда, на соревнованиях, бывало, терялся, но потом сам же и выходил. Еще была ситуация в прошлом году, когда мама из Миасса позвонила и сказала: «Мы потерялись». И все знания, обучения, которые ты проходил, все сразу заслонили эмоции – знания куда-то выветрились, исчезли!  Я просто впал в ступор и начал думать, что делать. Благо, они сами вышли из леса.   – А что делаете в случаях, если человека нашли, а он не хочет возвращаться домой к родным по каким-либо причинам? –  У нас есть такой статус «утеря родственных связей». Например, мы сообщаем жене, что ее супруг жив-здоров, но к ней он возвращаться не хочет. Ну, за руку же мы его не притащим. Наша задача – спасти человек, если он нуждается в помощи. А тут мы нашли человек, а он не нуждается в помощи, ему и так хорошо.     – Как вы реагируете на информацию, что человек жив/мертв? – Конечно, сначала сильно переживаешь за каждого потерявшегося. Если человек погиб, то ходишь два дня, как в воду опущенный. А потом как-то это все выгорает, стирается. Сейчас мне говорят уже: ну что ты так холодно реагируешь? Я уже этих поисков повидал, как еще я на них буду реагировать?   – А больше находят людей живыми или мертвыми? – Больше положительно завершившихся. Сейчас скажу вам по статистике (роется в телефоне). Так, с января по 11 декабря 2019 было 505 заявок, живыми найдены 444.   – Назовите главные составляющие успеха поиска. – Достоверность и быстрота информации! У нас есть такое правило: заявитель по умолчанию всегда врет. Без вести пропавший идеальный семьянин, который никогда никуда не пропадал, может оказаться совсем не таким. В этом плане удобнее работать с лесными поисками. Там без разницы, какая ситуация и что за человек – зашел в лес и чеши. А когда уже начинаются городские поиски… Тут все сложнее.      

Подробнее читайте на justmedia.ru ...