фото показано с : rusplt.ru

Кровавый январь – ни строчки, ни рифмы. Только гнев

Свой последний Новый год Александр Сергеевич встречал в Санкт-Петербурге в доме своего друга Петра Вяземского. На праздник пришел и кавалергард Жорж Дантес с невестой – Екатериной Гончаровой, сестрой Натали, жены Пушкина. Красавец-француз танцевал с обеими, улыбка не сходила с его напыщенного лица. Пушкин едва сдерживался, чтобы не наговорить своему новому родственнику дерзостей. Графиня Наталья Строганова вспоминала, что вид поэта был страшен: «Будь я его женою, я не решилась бы вернуться с ним домой!» Быть может, Пушкин чувствовал, что от Дантеса разит смертью. Его гибелью… Дантес объяснялся в любви Екатерине, но попутно ухаживал и за Натали. Та не отвергала его, но слишком близко не подпускала. Так считают одни, другие же иронически усмехаются, заговорщицки подмигивают. Впрочем, и сам Пушкин не знал, изменяла ли ему Наталья Николаевна, или была верна. Дантес заглядывался на жену Пушкина давно. Еще в мае 1836 года поэт писал Натали: «И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих…» Но это еще цветочки. Драматург и поэт Владимир Сологуб писал, что Пушкин в припадках ревности с кинжалом в руках допрашивал бедную женщину об ее отношениях с Дантесом. Слава богу, она уцелела, но могла и нарваться на сталь клинка… В ноябре 1836 года Пушкин получил анонимное послание, в котором содержался намек на чрезмерное внимание Дантеса к его жене. И, решив, что автором пасквиля был голландский посланник Луи ван Геккерен, поэт послал вызов на дуэль его приемному сыну Жоржу. Однако вскоре Дантес стал женихом сестры жены Пушкина, и тот раздумал стреляться. Вернее, его уговорили… В конце декабря 1836 года поэт в письме к отцу, Сергею Львовичу, сообщал: «Моя свояченица Катерина выходит замуж за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника голландского короля. Это очень красивый и славный малый, весьма в моде, богатый и на четыре года моложе своей невесты. Приготовление приданого очень занимает и забавляет мою жену и ее сестер, меня же приводит в ярость, потому что мой дом имеет вид магазина мод и белья» В этих строках нет ни злости, ни неприязни. Разве что Пушкин разозлен беспорядком в доме. Стало быть, конфликт между свояками – 37-летним поэтом и 24-летним французским кавалергардом был забыт? Ничуть не бывало. Дантес при всяком удобном случае оказывался возле Натали. «Молодой Геккерен продолжал, в присутствии своей жены, подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной, – вспоминал вскоре после роковой дуэли Вяземский. – Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силой на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах…» Неудивительно, что с будущим родственником Пушкин знаться не собирался и на свадьбу Дантеса и Екатерины Гончаровой 10 января 1837 года не приехал. Натали, побывав на венчании, потом, как и велел муж, вернулась домой. Дантес послал Пушкину письмо, в котором выражал желание примириться. Однако тот не ответил. Однако на том кавалергард не успокоился и вскоре с женой отправился к поэту домой. Но тот родственников не принял. Пылал ревностью Пушкин не только от того, что был обладателем необузданного нрава. Он получал омерзительные анонимные письма, слышал сплетни, да и сама жена подбрасывала поленья в костер мужниного гнева. Говорили, что однажды, явившись домой, поэт застал Натали в компании с игривым французом. Пушкин вспыхнул, но овладел собой. Принял участие в разговоре, но, сославшись на какую-то необходимость, вышел. Закрыл за собой дверь и замер, прислушиваясь. Через некоторое время он услышал нечто, напоминающее звук поцелуя… 21 января состоялся бал у австрийского посланника. Дантес и Пушкин на нем были. Они холодно кивнули друг другу, на том их общение закончилось. Спустя три дня поэт с женой явился к Мещерским – хозяйкой дома была фрейлина двора княгиня Екатерина Николаевна, дочь историка Карамзина. Пушкин зашел в кабинет хозяина, Петра Ивановича, и уселся с ним за шахматы. В скорости к ним заглянул молодой офицер Аркадий Россет. Пушкин спросил его: «Вы уже были в гостиной? Этот человек рядом с моей женой?» Россет смущенно пробормотал: «Да, Дантеса я уже видел». Пушкин стал громко смеяться над его замешательством. Но так он, возможно, пытался скрыть иные чувства… Разумеется, Мещерская была в курсе страстей, окутавших семейство Пушкина. И, разумеется, имела суждение на сей счет: «Она ( Натали . – В.Б. ) никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина, – замечала дочь историка Карамзина, княгиня Екатерина Мещерская. – В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам». Рифма давно не шла в затуманенную голову Пушкина. Планы, однако, он строил. Надворный советник Дмитрий Келлер, побывавший у поэта недели за три до дуэли, привел его слова: «Я до сих пор ничего еще не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам» Александр Сергеевич сокрушался, что«эта работа убийственная, если бы я наперед знал, я бы не взялся за нее». Впрочем, грустные мысли порой выветривались. За неделю до дуэли Пушкин в доме поэта Петра Плетнева выглядел веселым и беззаботным. За день или два до поединка поэт нанес визит Ивану Крылову и тоже выглядел оживленным, осыпал крестницу баснописца Савельеву любезностями. И вдруг, будто о чем-то вспомнив, торопливо простился с хозяином. Из письма Софьи Карамзиной, дочери писателя, брату Андрею. Писала она в день дуэли, 27 января: «...В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерены (которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом зятя, – это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности…» Увы, развязка уже близка. Дантес – то ли и впрямь влюбленный в Натали, то ли решивший окончательно извести недруга – вконец обнаглел и потребовал у нее свидания. И оно состоялось! Во всяком случае, так спустя много лет рассказывала дочь Наталии Николаевны Александра. По ее словам, незадолго до смерти мать виделась с Дантесом. Свидание состоялось в доме мадам N.N. (за двумя буквами скрывалась Идалия Полетика, незаконная дочь графа Григория Строганова. – В.Б. ), троюродной сестры Натали. Это она, будучи в сговоре с Дантесом, сплела интригу: пригласила ее к себе, а сама покинула квартиру. Пушкина неожиданно застала там Дантеса и, когда «она осталась с глазу на глаз с ним, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя». Было ли такое? И чем завершилось это свидание? Бог весть, никто свечу не держал. Но сплетня мигом разлетелась по Петербургу, обрастая гнусными подробностями. Мерзкий петербургский свет дрожал от возбуждения, неистового желания узнать новые подробности разрастающегося скандала. Да и не свет это был, а тьма – злословных завистников, отвратительных сплетников… Пушкин, узнав о свидании Натали с Дантесом, был вне себя. Возможно, прежде еще колебался с роковым вызовом, но теперь выбора не оставалось – правила того времени требовали отмщения за поруганную честь. После бурного разговора с женой поэт уединился в кабинете и стал изливать ненависть к Геккерену и его пасынку. Слов Пушкин уже не выбирал: «…Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «Возвратите мне моего сына!» …Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее – обращался к ней с казарменными каламбурами и разыгрывал перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай…» Геккерен немедленно ответил Пушкину, что Дантес вызывает его на дуэль, и поединок должен состояться в «кратчайший срок». Для Пушкина это был двадцать первый вызов на дуэль. Но состоялось всего четыре поединка, и все были бескровными. Может, поэт надеялся, что таковой будет и дуэль с Дантесом? Сомнительно, ибо ненависть его сжигала... Однако перед поединком Пушкин успокоился. Или делал вид… На балу у княгини Марии Разумовской был весел, много шутил. Да и в утро дуэли, 27 января, проснулся в хорошем расположении духа, «после чаю много писал – часу до 11-го». Пушкин не скрывал от жены, что будет драться на дуэли. Спросил, по ком она будет плакать. Она ответила бесстрастно: «По тому, кто будет убит…» Странные слова, не правда ли? По свидетельству поэта Василия Жуковского, «его спокойствие было удивительное; он занимался своим «Современником» и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей», трудившейся и для его журнала)». Днем он заехал в кондитерскую Вольфа на Невском проспекте, выпил стакан лимонада. Дождался Константина Данзаса, своего секунданта, после чего оба сели в сани, чтобы ехать на Черную речку. Пушкин выглядел беззаботным, словно ехал не на смертный бой, а веселиться к друзьям… У Дворцового моста им встретился экипаж, в котором сидела Натали. «Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука; а Пушкин смотрел в другую сторону…» Но, быть может, все было не так? Пушкин увидел жену, но не стал окликать. И Натали заметила супруга, но – промолчала. Так оба решили положиться на волю судьбы, надеясь на ее расположение...

Подробнее читайте на rusplt.ru ...