фото показано с : aif.ru

На минувшей неделе исполнилось 114 лет со дня рождения Леонида Брежнева.

На минувшей неделе исполнилось 114 лет со дня рождения Леонида Брежнева. О брежневской эпохе вспоминает журналист, политолог, декан Высшей школы телевидения МГУ Виталий Третьяков.– Я очень хорошо помню то время – и как оно начиналось, и чем закончилось. Когда сняли Хрущёва, в обществе царила радость. В первую очередь потому, что все ещё помнили хлебный дефицит. В моей детской памяти остались очереди в «Филипповской булочной» на Таганке, куда родители посылали меня за хлебом. Помню, что всем надоело шутовское поведение Хрущёва, к нему уже не испытывали никакого почтения. И приход Брежнева воспринимался народом исключительно положительно. Я рос в самой обычной семье (отец работал в НИИ, мать – на заводе) и видел, что с каждым годом и мы, и наши знакомые жили всё лучше и лучше. Нашим родителям, тем, кто прошёл войну (а отец у меня воевал, мать несколько месяцев жила на оккупированной немцами территории), было с чем сравнивать. Материальная жизнь налаживалась. Люди получали квартиры, покупали мебель, холодильники, телевизоры – сначала чёрно-белые, потом и цветные.При Брежневе резко выросла открытость страны: пресловутый железный занавес имел уже огромное количество не просто дыр, а дверей и окон. Западные фильмы – итальянские, французские – крутили во всех советских кинотеатрах. Западные книги у нас издавались вовсю, выходил журнал «Иностранная литература». Постоянно проводились какие-то международные меро­приятия, в Москве было полно иностранцев. А советские люди массово – по 400–500 тыс. человек в год! – ездили по проф­союзным путёвкам за границу (в основном, конечно, в страны соцлагеря). И, наверное, многие недостатки советского строя не так остро воспринимались бы, если бы у людей не было возможности сравнивать нашу жизнь здесь с витринами там. Нестыковка с реальностьюВ 1970-е я поступил учиться в МГУ на факультет журналистики. В 1976 г. окончил его и стал работать в Агентстве печати «Новости» (АПН), готовил материалы о жизни в СССР для зарубежных стран. Естественно, внешнеполитическая пропаганда была призвана подавать западному читателю всё лучшее, что было в Советском Союзе, либо не упоминая о плохом, либо как-то микшируя его. Одновременно у нас была возможность знакомиться с тем, что писали об СССР в западных газетах и журналах, а там хватало критики всего советского. И в наши профессиональные обязанности входило отвечать на эту критику.Хотя я и сам уже понимал: далеко не всё в нашем обществе было так благополучно, как о том рассказывалось с трибун. Казалось бы, в стране с самой передовой идеологией (а мы искренне в это верили) и дела должны были обстоять гораздо лучше. Но почему-то материальное положение даже рабочего класса на Западе было намного лучше, чем в нашей самой передовой стране. Как работники внешнеполитической пропаганды, мы должны были освещать все выступления Брежнева – доклады на съездах, пленумах ЦК, заявления на переговорах с зарубежными лидерами. И не просто перепечатывать, а давать комментарии, подкреплять слова генсека материалами, иллюстрирующими его правоту. И здесь начиналась нестыковка. Исходя из тех тезисов, которые декларировал Леонид Ильич, невозможно было объяснить, почему в реальной советской действительности было столько негатива. Доверие к той идеологии, которую он олицетворял, постепенно размывалось, Брежнев стал восприниматься как фигура сугубо догматическая, как человек, который произносит правильные, нужные фразы, за которыми не стоит ничего, кроме пропаганды. И это ещё был период, когда он находился в хорошей физической и интеллектуальной форме... Во всех редакциях, когда случалось очередное «историческое выступление» генсека, начиналась обязательная, но маловразумительная работа по очеловечиванию этих пустых во многом слов. Я и мои коллеги уже не могли говорить об этом между собой без иронии – хотя никто из нас, конечно, не был диссидентом и анти­советчиком. Но раздражение накапливалось. Это раздражение ещё больше усилилось, когда Брежнева стали осыпать наградами – вплоть до золотой сабли и ордена Победы, присуждать ему всё новые звания – вплоть до маршальского. Все уже воспринимали такое поведение генсека как неадекватное. Потом была эпопея с его книгами «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина», за которые ему дали Ленинскую премию по литературе. Мы, естественно, знали, что сам он эти произведения не писал – в лучшем случае надиктовывал какие-то воспоминания. Но в своих статьях мы вынуждены были подавать это «творчество» как выдающееся достижение советской литературы и советской политической мысли.Последней каплей стало дряхление Брежнева, когда он окончательно потерял физическую форму. Все это видели, вовсю ходили анекдоты на эту тему, но официально писать об этой проблеме у нас было невозможно – чего не скажешь о западных СМИ. В зарубежных журналах, которые мы каждый день брали в спецхране, о физическом состоянии советского лидера писали много. Отрыв нашей ­пропагандистской картинки от реальной фигуры Брежнева с его пустыми речами, с его физической немощью, с его надуманными наградами и достижениями всё увеличивался. Возрастал уровень лицемерия и ханжества. Всё это вызывало у нас сильнейшее психологическое и профессио­нальное раздражение. Вспоминаю такой эпизод. В связи с Олимпиадой в Москве АПН проводило конкурс среди зарубежных читателей на знание советской истории. Победителей приглашали в СССР, возили по разным городам и олимпийским объектам. Из Франции приехал коммунист, рабочий одного из парижских заводов Роже Ривоаль. Я как представитель агентства сопровождал его по стране – Москва, Ленинград, Волгоград... Помню, как мы сидели в ленинградской гостинице в его огромном номере и смотрели новости по телевизору. Там как раз выступал Брежнев, и Роже вдруг говорит: «Виталий, послушай, ну он же в маразме!» Я не помню, что ему ответил, – помню только, что эти слова привели меня в замешательство. Согласиться с ним я, естественно, не мог, и не только потому, что боялся прослушки. Но и спорить с очевидными вещами тоже было невозможно.Когда в связи с кончиной Брежнева в АПН проводилось собрание, никакой удручённости, никакой печали в зале не чувствовалось. Больше того, на лицах сидевших в президиуме я видел улыбки. Люди устали от той ситуации, когда им приходилось закрывать глаза на очевидные вещи, делать вид, что всё нормально. Страну оставил такой, какой получилНо при всём при этом в историю правление Брежнева вошло скорее со знаком плюс. Безусловно, он не был ярким интеллектуалом, выдающимся теоретиком и великим политическим деятелем. Он был вполне обыкновенным человеком, волею судеб оказавшимся на вершине власти и остававшимся на ней долгих 18 лет. Но при всех его слабостях и недостатках спустя эти 18 лет он оставил страну такой, какой её и получил. Она не превратилась из второй державы мира в третью-четвёртую-пятую, не рассыпалась на куски, а во многом даже нарастила свою мощь.Возможно, Брежнева вспоминали бы ещё лучше, если бы он ушёл со своего поста до того, как совсем одряхлел. Он, как известно, пытался это сделать – но окружение помешало. Но так или иначе положительного в его образе сегодня больше, чем отрицательного. И что удивительно: за прошедшие десятилетия отношение к нему только улучшилось, хотя никаких специальных усилий для этого никто не предпринимал. Чего, например, не скажешь об отношении к Сталину, у которого появилось немало ревностных защитников, про которого пишут огромное количество комплиментарных книг. Позитивный образ Брежнева, никем не обеляемый, не возносимый, вырастает сам собой на фоне всех тех событий, которые последовали после его кончины и кончины великой страны, которой он руководил. Анекдотическое уходит в Лету, а хорошее становится очевидным даже для тех, кто не очень любит всё советское.

Подробнее читайте на aif.ru ...