Министерство экономического развития страны подготовило проект очередного «Прогноза социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2024 года». Данный документ имеет жесткую привязку к Указу Президента Российской №204 от 7 мая 2018 года «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» и фактически призван «расшифровать» установки главы государства на ближайшие 6–7 лет. Выполняет пресловутый прогнозный документ эту задачу или нет? Какие недостатки имеются в приведенных прогнозных цифрах?

Из В«Прогноза социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2024 годаВ» МЭР мы все должны понять, куда в ближайшие годы будет двигаться российская экономика, какие изменения всем нам грозят, к чему готовиться.

Как всегда, документ получился объемный – 165 страниц вместе со статистическими приложениями. Охватить его одним взглядом не просто, но можно. Что же можно сказать на основе такого взгляда о предстоящем развитии страны?

Общие мазки без детализации

Если кратко охарактеризовать прогнозный документ МЭР, то можно сказать, что он представляет собой своеобразный гимн начавшейся цифровизации экономики, которая сулит всем нам бесконечное счастье без видимых осложнений жизни. В этом смысле Прогноз МЭР является отражением чрезвычайно оптимистичного видения чиновниками-экономистами будущего страны. Однако главным недостатком документа можно считать даже не столько оптимистичный взгляд на мир, сколько не слишком последовательную аргументацию в отношении рисуемой картины. Сильной стороной МЭР принято считать цифры, но в этом году к его цифрам много вопросов. Рассмотри некоторые из них.

Так, в п.Е Прогноза на с.23 указано, что к 2024 году будет обеспечен 1) рост числа организаций, осуществляющих технологические инновации, до 50% от их общего числа, 2) рост не менее чем в 2 раза доли инновационной продукции в объеме продукции предприятий несырьевых отраслей промышленности, 3) вклад цифровой экономики в годовой ВВП страны составит 30%. Все три прогнозных индикатора полностью соответствуют установкам, обозначенным в Указе Президента Российской №204 от 7 мая 2018 года В«О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 годаВ», однако все они требуют пояснения и раскрытия.

В частности, совершенно не ясно, какие отрасли будут затронуты указанными столь масштабными изменениями, сколько новых высокотехнологичных компаний будет создано и в каких именно отраслях промышленности и, наконец, как эти изменения скажутся на структуре российской экономики и рабочих мест. В указанном разделе прогнозного документа отсутствуют такие ведущие отрасли XXI, как фармацевтика, биотехнологии, электроника, информационные технологии. Будут эти сектора экономики развиваться опережающими темпами или нет? Не понятно и то, как будет распределен обозначенный эффект – сосредоточен в небольшом числе высокотехнологичных отраслей или равномерно В«размазанВ» по всей экономике. Совершенно не понятно, за счет чего будет обеспечена малореалистичная цифра в 30% вклада цифровой экономики в ВВП. Не ясно, какие именно виды деятельности, отрасли и производства подвергнутся цифровизации.

Вызывает сомнение и сама цифра в 30% – даже до 2024 года, т.е. за 6 лет относительно сегодняшнего момента, обеспечить такой вклад вспомогательных цифровых технологий вряд ли удастся. Конечно, сегодня уже можно, не выходя из дома, оформить себе справку о том, что вы не состоите на учете в полиции, оплатить штраф и записаться к врачу, но всего этого никак не хватит для выхода на 30% ВВП.

В связи со сказанным от МЭР хотелось бы получить подробную В«расшифровкуВ» приведенных в прогнозном документе трех технологических индикаторов; в противном случае прогноз становится похож на набор неконструктивных лозунгов и призывов.

Раскрытие п.Е на с.23 Прогноза позволяет сделать вывод о том, что цифровизация экономики затронет только сферу государственного управления и государственных услуг, частично образование и медицину. Во всех случаях мы имеем дело с улучшением сервиса по обслуживанию населения. Вместе с тем из документа неявно следует, что цифровизация фактически вообще не затронет реальное производство. Такое положение дел и подобные приоритеты цифровизации представляются совершенно неприемлемыми – информационные технологии должны обеспечить технологический прогресс прежде всего в сфере реального производства и служить базой для формирования высокотехнологичного сектора обрабатывающей промышленности, тогда как ее сервисная составляющая выступает в качестве своеобразного В«бесплатного приложенияВ». По всей видимости, подробное уточнение отраслевой структуры намечаемой цифровизации ВВП не помешало бы рассматриваемому документу.

Все будет по-новому или по-старому?

В разделе Прогноза В«Топливно-энергетический комплексВ» на с.36–42 весьма подробно изложены перспективы добычи нефти, газа и угля на фоне почти полного отсутствия прогнозной картины высокотехнологичного сектора промышленности. Складывается впечатление, что такая детальная проработка производственной перспективы ТЭК отражает старые приоритеты в развитии национальной экономики, связанной с ориентацией на добывающую промышленность. При этом прогнозные цифры роста производства нефти, газа и угля за период 2017–2024 гг. составляют 1,9, 9,4 и 10,1%, что говорит о продолжающемся наращивании ресурсной зависимости страны. При этом аналогичный прирост переработки нефти составляет 2,6%. Было бы логично привести столь же подробные данные по таким отраслям, как информационное обеспечение, электроника, фармацевтика и биотехнологии, высокоточное оборудование и т.п. В противном случае нет возможности сравнить динамику добывающего и высокотехнологичного секторов экономики. Трудно понять: это недостаточно детальная проработка новой стратегии или это попытка завуалировать реализацию старых технологических приоритетов? Во избежание двусмысленности со стороны МЭР было бы целесообразно добавить в прогнозный документ данные по указанным приоритетным отраслям.

В разделе В«МашиностроениеВ» на с.47 приведены данные, из которых вытекает, что чем более инновационной является отрасль машиностроения, тем меньше темпы роста ее производства. Так, рост производства компьютеров, электронных и оптических изделий за период 2017–2024 гг. возрастет на 17,6%, а производство автотранспортных средств – на 64,9%. Такое развитие событий представляется не слишком рациональным и перспективным для российской экономики, в связи с чем нуждается хотя бы в комментариях и дополнительном пояснении. В противном случае возникает все тот же вопрос: это скромная констатация невозможности быстрого преодоления инерционности экономики и отхода от В«нефтяной иглыВ» или это и есть будущая В«нормальностьВ».

Плюсы без минусов, достижения без рисков?

В разделе Прогноза В«Рынок труда, доходы и потребление населенияВ» на с.30 имеется странное противоречие, состоящее в указании двух разнонаправленных трендов: с одной стороны, согласно прогнозу на 2024 г., в результате реализации пенсионной реформы произойдет рост предложения рабочей силы на 1,8 млн чел., с другой – ожидается снижение безработицы с 5,2% в 2017 г. до 4,6% в 2024 г. Внешне это выглядит, как какой-то странный парадокс – переполнение рынка труда приведет к сокращению безработицы. Не исключено, что даже такой странный сценарий может реализоваться, но тогда было бы логично пояснить, какие именно отрасли экономики смогут стать локомотивами роста занятости, как это скажется на структуре российской экономики и куда будут перенаправлены мощные кадровые потоки лиц предпенсионного возраста, многие из которых уже сегодня не востребованы на своих предприятиях.

Сказанное предполагает раскрытие секторальной структуры грядущей миграции людей предпенсионного возраста, равно как и возможные изменения в структуре трудоустройства представителей остальных возрастных категорий. Без таких данных обозначенный противоречивый тренд воспринимается в качестве неубедительного оправдания проводимой пенсионной реформы.

В подобном ключе в разделе В«ОбразованиеВ» Прогноза на с.84–85 даются перспективы развития отрасли с учетом ее цифровизации, но при этом нет никаких данных о будущей динамике численности работников отрасли. Дело в том, что цифровизация высшего образования идет синхронно с массированным сокращением кадров. Напомним, что за период с 2010/2011 по 2015/2016 уч. гг. численность профессорско-преподавательского состава (ППС) в России уменьшилась с 464,3 тыс. чел. до 347,5 тыс. чел. Тем самым за 5 лет сокращение ППС составило 116 тыс. чел. или 25,2% (четверть!) от его численности в 2010/2011 гг. И это тогда, когда цифровизация еще активно не затронула университеты страны. Что же будет, когда она активизируется в российской высшей школе?

Из прогнозного документа не ясно, сохранится тенденция к сокращению ППС или нет. И если она сохранится, то куда будут перемещаться, например, сотрудники вузов? Более того, сегодня даже не ясно, куда делись высвобожденные за предыдущие годы 120 тыс. человек. А ведь это целая армия, которая при соответствующей подготовке может завоевать какую-нибудь страну. И смогут ли все эти уволенные профессора найти себе места в рядах охранников и официантов? На обозначенные вопросы желательно было бы получить ответы в прогнозном документе. В противном случае складывается впечатление, что задача цифровизации экономики представляет собой откровенно антисоциальный проект, реализуемый ради достижения абстрактной экономической эффективности.

***

Резюмируя, можно сказать, что пока официальный прогноз Минэкономразвития до 2024 года является слишком обтекаемым и чрезмерно благим. В нем присутствуют радужные надежды, но слабо представлены экономические их истоки, равно как и угрозы, идущие вместе с новыми трендами. А без таковых любой прогноз будет под вопросом.

Автор – директор Центра макроэкономических исследований Финансового университета при Правительстве Российской Федерации.

Подробнее читайте на kapital-rus.ru ...