фото показано с : vz.ru

В этот день в 1840 году родился на свет один из самых ярких возмутителей русских умов Дмитрий Писарев. Он утонул в возрасте 27 лет, купаясь на рижском взморье, но успел пережить взлет, общероссийскую известность, полноценную славу (хотя и со специфически скандальным привкусом), а потом и разочарование публики.

В этот день в 1840 году родился на свет один из самых ярких возмутителей русских умов Дмитрий Писарев. Он утонул в возрасте 27 лет, купаясь на рижском взморье, но успел пережить взлет, общероссийскую известность, полноценную славу (хотя и со специфически скандальным привкусом), а потом и разочарование публики.

В лице Писарева перед нами большая жизнь, прожитая за несколько лет.

Сам он говорил, что счастливейшими годами его жизни по крайней мере, с литературной точки зрения были годы заключения в Петропавловской крепости. Там он мог безгранично читать и писать, не отвлекаясь ни на что прочее, переживая бурные интеллектуальные романы с их очарованием и сладкой горечью разрывов.

Как и положено русским мальчикам, он искал жизнь в словах, принимая литературу за реальность. Он веровал в позитивизм и утилитаризм, как другие русские мальчики веровали в Бога или в Маркса.

В этом смысле трудно найти что-то менее утилитарное и прагматичное, чем такого рода вера. Это очарование собственной «реалистичностью», влюбленность в «отсутствие иллюзий», суровый прагматизм с юношеским пушком над верхней губой и ожиданием, что этот образ отзовется влюбленным взглядом кузины.

В каком-то смысле его игра удалась: все, кто окончил советскую школу, помнят оживляющий эффект от его текстов, сменяющих унылое бормотание Николая Гавриловича и Николая Александровича.

Для советского школьника он был и первым уроком нигилизма, опытом ниспровержения кумиров и тем, кто отчетливо показывал, что тебе есть место в истории.

Максимализм, неприятие всяких компромиссов с одновременным воспеванием самостоятельной личности все это было по существу выражением подросткового взгляда на мир, который был освящен учебником литературы.

Оговорки, которые делал учебник, не спасали. Огонь восклицаний пробивал сквозь любые предохранительные предисловия и комментарии. Учебник школьный и университетский роднили Писарева с Чернышевским, но текст, который прочитывался, говорил о том, что между ними нет почти ничего общего.

От Чернышевского хотелось спать, Писарев был свой про свободу, про бунт, про говорение дерзостей, про ощущение себя взрослым. Про то, что тебе есть что сказать этому миру и выкрикнуть это ему в лицо. И про уверенность, что мир утрется, потому что это правда.

Советский учебник, сближая Писарева с Чернышевским и Добролюбовым, подспудно утверждал, что при всех различиях они об одном. Но ощущение от текста оказывалось правдивее официальных формул: там, где некрасовский «Современник» отшатывался от «Отцов и детей», Писарев радостно приветствовал Базарова.

Писарев был не про социализм, не про коллективность, а с точностью до наоборот про индивидуальную свободу, про женскую эмансипацию, про социал-дарвинизм, про превосходство белой расы, про одиночество «реалистов» посреди мира невежественных обывателей. История про кризис взросления когда кажется, что мир тебя не понимает.

Писарев был человеком удивительной чистоты если угодно, он никогда не повзрослел. И это не недостаток. По крайней мере, с точки зрения читателя.

Сам он мучился и переживал из-за этой своей затянувшейся подростковости многолетнего наивного и целомудренного романа с кузиной, словно списанного из старого романа времен молодости его матушки, и тяжелого романа с Марко Вовчок, где роль эмансипатора подходила скорее противоположной стороне.

Он был очень искренним и ранимым, говорившим то, что он думает и принимавшим маску прагматизма не как личину, а как свой лик. Даже когда он обманывался перед собой (а делал он это постоянно), он делал это искренне. Его самообман не был игрой в ускользание, полусознательной попыткой обмануть себя, подставить себе в качестве зеркала готовое изображение.

Собственно говоря, он не знал кто он, у него не было готового ответа на этот вопрос. И он искренне искал себя там, где мог в умных книжках, которым доверял всецело.

И это обеспечивает ему бессмертие несколько же неловкое, как и чувство, возникающее при чтении юношеских дневников.

Писарев идеальное выражение чистой, наивной молодости в том числе в своей безграничной вере в ум, разум, рациональные аргументы. Еще не выучившийся печальной истине, что рациональными аргументами можно вертеть как угодно. Еще не знающий, что такое рационализация.

И в этом смысле способность оценить, понять прелесть Писарева важный критерий. Не в плане согласиться с ним, но восхититься чистосердечием, простотой порыва. То есть, расставшись с собственным максимализмом, не предать его, а оставить в прошлом, как часть своей жизни той, которая образует тебя в настоящем.

Возвращаясь к «прагматизму» Писарева, надобно сказать, что прагматиком он был только на словах, в отличие от тех, кто его окружал.

Так, издатель и редактор «Русского Слова» и «Дела» Благосветлов дарил Писареву ощущение признанности и человеческого тепла, существенно экономя на гонорарах и подстегивая писательскую активность через потакание его любви к карточной игре.

Но и это прагматизм для начинающих с подлинными прагматиками Писарев столкнулся, когда ушел в «Отечественные записки» Некрасова и Щедрина. Этим крокодилам рода человеческого не было нужды провозглашать свой прагматизм они практиковали его ежеминутно. И среди этих подлинных прагматиков Писарев, разумеется, так и не стал своим.

Писарев целиком про романтику, про цинизм как защиту от реального мира, способность укрыться за видимой расчетливостью, дабы сохранить искреннюю, книжную, совершенную наивность из тех, что доступна умному, образованному человеку XIX века.

Писарев потому до сих пор звучит для нас, что он говорит от чистого сердца, обнаженного в своей показной расчетливости, смешного в своей предумышленности. Он был прекрасным русским мальчиком Достоевского и в этом смысле совечен великой русской литературе.

И очень жаль, что теперь таких почти не делают. Последний выпуск, говорят, был во времена «Кино» и алюминиевых огурцов.

(в соавторстве с Андреем Тесля)

Теги:

философия, критика, русская литература

Подробнее читайте на vz.ru ...