2022-12-27 00:03 |
Он собирал русскую живопись, как московские князья собирали новое государство
190 лет назад, 27 декабря 1832 г., в семье московского купца второй гильдии родился первенец. Впоследствии новорождённый, названный Павлом, увеличит наследный капитал в 45 раз.Если бы речь шла о рядовом предпринимателе тех времён, то ничего особенного в такой судьбе не было бы. Иные состояния преумножались гораздо круче, да и производственные мощности конкурентов росли не в пример веселее, о чём говорил и сам наш герой: «В Москве многие богаче моего брата, а мои средства в шесть раз меньше, чем у брата... » Но всё-таки только ему довелось вывести семейное дело на принципиально иной уровень и достигнуть мировой славы. Судите сами — его дед Захар Елисеевич Третьяков в 1828 г. открыл в Москве заведение по окраске холста. А чем знаменит внук Захара, Павел Михайлович Третьяков? По большому счёту — всё тем же, поскольку любая картина с чисто формальной точки зрения есть не что иное, как особым образом окрашенный холст. Народное или модное?Третьяков, чьё имя ещё при жизни носила знаменитая на весь мир художественная галерея, прекрасно понимал и ценил эту парадоксальную связь. Более того — делал на её основе смелые выводы. Костромская мануфактура братьев Третьяковых в конце XIX столетия производила льняного холста больше, чем фабрики Швеции, Голландии и Дании, вместе взятые. Но до трети (!) доходов от продажи фабричных холстов шла на приобретение холстов уже штучных, холстов-шедевров. На что особенно делал упор Павел Михайлович: «Деньги, которые я трачу на картины, не мои. Это деньги рабочих фабрики Третьяковых. Галерею создал не я, а они. Я только доверенный их».Другое дело, что к таким выводам он пришёл не сразу. Поначалу Третьяков мало чем отличался от массы московских купцов. А тех в середине XIX столетия одолело поветрие, которое иронично называли «картинной горячкой». В общем, всё логично — то, что сейчас называют «статусным потреблением», у представителей третьего-четвёртого поколения купцов приобрело, наконец, благородные формы. Нувориши могли напоказ жрать ассигнации со сметаной и в пьяном угаре бить в ресторанах зеркала, но в тех кругах, где бал правило «обаяние старых денег», на такое смотрели косо. А вот собирание произведений искусства было, напротив, социально одобряемым и модным.Третьяков, как говорится, «был в тренде». В 1852 г. двадцатилетний купец посещает Эрмитаж и очаровывается старыми голландскими мастерами. В 1853 г. он решает завести свою коллекцию и войти в круг ценителей искусства. Но терпит оглушительное поражение. Причина проста. Павел Михайлович был обеспеченным, но в живописи пока разбирался слабо. И закономерно стал жертвой жуликов с Сухаревского рынка, где торговали картинами и антиквариатом, приобретя у них 9 полотен «старых голландцев» за рекордно низкую цену в 900 руб. Что именно купил тогда Третьяков — тайна, которую он предпочитал не разглашать. Впрочем, его близкие подтверждали — хвалиться там было нечем. Скажем, купец и художник Илья Остроухов прямо говорил, что начинающего коллекционера жестоко надули: «Первые ошибки в столь трудном деле, как определение подлинности старых картин, навсегда отвернули его от собирательства старых мастеров». Точка сборкиОднако этот провал в конечном итоге обернулся впечатляющим триумфом. Во-первых, для самого Третьякова. Прежде всего он твёрдо усвоил железное правило, которому следовал потом всю жизнь: «Самая подлинная картина — только та, которая лично куплена мною у художника». А во-вторых, триумф ожидал всех нас — благодаря новой доктрине Третьякова в России наконец-то состоялось явление под названием «отечественная национальная живопись». Или, если угодно, «великая русская живописная традиция».На первый взгляд, это слишком смелое утверждение — неужели такой традиции до той поры не было? А иконы? А мастера конца XVIII и начала XIX столетий? Однако в том-то и дело, что интерес к русской иконописи тогда только начинал возрождаться, да и то на волне общего увлечения национальной темой. Что же касается русской живописи, её существование если и признавалось, то лишь в статусе вялого повторения второсортных европейских клише. О чём, собственно, и говорил Третьяков: «Если иногда какой-нибудь художник наш и напишет недурную вещь, то считалось, что это случайно. И что он потом увеличит собой ряд бездарностей. Я был иного мнения».Его называют собирателем русской живописи, что вполне заслуженно. Но при этом само определение понимается чрезвычайно однобоко — в том только смысле, что Третьяков-де коллекционировал произведения русских художников. Это большая ошибка. А чтобы понять, в чём вся соль, нужно вспомнить, как в школьных учебниках называют деятельность московского князя Ивана III Великого. Правильно: «Собирание русских земель вокруг Москвы». Это не коллекционирование городов и волостей — это создание нового государства и новой государственной традиции. Ровно тем же самым занимался и Третьяков. Он в буквальном смысле собирал русскую живопись, как Иван III собирал русское государство. И примерно с тем же результатом — итогом деятельности и того, и другого стало грандиозное явление, с которым всем окружающим пришлось считаться, хотели они того или нет.А ведь это собирание подчас вызывало бурные протесты и даже скандалы. Сейчас в это трудно поверить, но, например, ставшая классической картина Виктора Васнецова «После побоища Игоря Святославича с половцами» в прессе была освистана и осмеяна, а сам автор с горечью констатировал: «Перед моей картиной стоят больше спиной». Третьяков же упрямо гнёт свою линию: «Я люблю произведения Васнецова и не опасаюсь это говорить, хотя, может быть, да и наверное, многие от них приходят в ужас... »В конце 1880-х гг., когда Третьяков обращает внимание на молодых тогда художников Михаила Нестерова, Александра Бенуа и Валентина Серова, на дыбы встаёт уже не публика, а свой брат-живописец. В частности, такой авторитет, как основатель Товарищества передвижников Григорий Мясоедов: «С каких пор, Павел Михайлович, стали вы прививать вашей галерее сифилис? Как можно назвать иначе появление у вас такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещенной солнцем?» Однако у Третьякова, который приобрёл то самое полотно Серова «Девушка, освещённая солнцем», мнение иное: «Большая дорога лежит перед этим художником». Что есть истина?Иногда он и вовсе поступал «от противного», как секретарша Верочка из фильма «Служебный роман», когда начальница-«мымра» скептически отозвалась о приобретаемых сапогах: «Значит, хорошие сапоги, надо брать». Именно так и выглядела покупка Третьяковым картины Василия Сурикова «Меншиков в Берёзове»: «Мне в ней многое очень нравилось по частям и в общем, но в восторг же я не приходил, но поголовное осуждение всех художников и интеллигентных любителей меня также удивляло... »Но и это ещё не всё. В ситуации, когда галерейщик покупает то, что категорически не нравится художникам, цензуре, критике и даже публике, можно увидеть своего рода браваду, желание выделиться любой ценой, позёрство, в конце концов. Но когда галерейщик покупает то, что не нравится ему самому — это уже выходит за рамки понимания.А такие случаи бывали и не раз. Самый, пожалуй, характерный эпизод — приобретение картины Николая Ге «Что есть истина?» Полотно вызвало у Третьякова отторжение чуть ли не на физическом уровне — душа не принимала, и всё тут. Что, в свою очередь, вызвало неприятие у Льва Толстого, который написал Третьякову крайне резкое письмо: «Вы собрали кучу навоза для того, чтобы не упустить жемчужину. И когда прямо среди навоза лежит очевидная жемчужина, вы забираете всё, только не её». Кто другой обиделся бы и оскорбился, а то и прервал бы с наглецом общение. Но не Третьяков. Ради реального дела своей жизни он был готов поступиться и личными вкусами, и даже авторитетом: «Ваше мнение так велико и значительно, что я должен теперь же приобрести эту картину. Я не стыжусь своего непонимания, потому что иначе бы я лгал».Последовательность, доходящая до самоотречения — вот стиль Третьякова. Ради дела он не только сокращал свои личные расходы и средства, предназначавшиеся на содержание дочерей, но и жертвовал своими убеждениями. Вернее, признавал, что есть более высокие цели и идеалы. Например, цель служения своему народу: «Я наживаю деньги для того, чтобы вернуть нажитое народу в виде полезных учреждений. Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу и всем — удовольствие».
Подробнее читайте на aif.ru ...
