Анна Маркеш Карвалейру — культуролог, выпускница Ульяновского педагогического университета, изучала искусствоведение в магистратуре Манчестер…

Анна Маркеш Карвалейру — культуролог, выпускница Ульяновского педагогического университета, изучала искусствоведение в магистратуре Манчестерского университета. Работала в Ульяновском художественном музее, областном министерстве культуры, драматическом театре им. И. А. Гончарова. В 2020 году Анна стала фронтвумен политического движения «Против всех» и баллотировалась в депутаты Ульяновской городской думы (официально Анна и ее подруга журналистка Дарья Косаринова были самовыдвиженками, движение «Против всех» зарегистрировано как НКО). Во время предвыборной кампании она провела две акции, где использовала лозунг «Все мы „негры“». Ее обвиняли в расизме, но суд оправдал Анну, поскольку у нее самой африкано-португальские корни. После этой истории Анна уволилась из театра и возглавила Ульяновский областной художественный музей. Там работает Молодежный центр современного искусства — первая подобного рода организация в городе. 

Современные комплексы

— Вы наверняка следили за историей, связанной со скульптурой “Большая глина” на Болотной набережной в Москве. Вы на чьей стороне?

— Я однозначно на стороне ее автора Урса Фишера. Зрители могут предъявлять претензии к современному искусству, потому что они путают искусство с досугом: от произведения должно быть приятно, оно должно воспевать красоту женщины или пейзажа, вызывать эстетическое наслаждение. Но современное искусство чаще всего не про это: оно предполагает рефлексию, работу мысли, это не отдых. Поэтому от произведений актуального искусства часто становится некомфортно — дискомфорт становится толчком к внутренней работе. Такие конфликты случаются, особенно когда произведение, как «Большая глина», выставлено на улице, а не в галерее. 

Недавно я была в Москве, ехала куда-то на такси, и таксист, человек, явно далекий от искусства в профессиональном смысле, спросил, видела ли я «Большую глину». Я ответила, что еще не видела, и он повез меня туда, чтобы вместе посмотреть. «Видите, с этой стороны скульптура похожа на статую Мыслителя». Он очень восхищался этой работой, мы вместе ей полюбовались. А потом я прочитала, что с одного ракурса «Большая глина» действительно напоминает «Мыслителя» Родена. И обычный таксист это прочитал. Так что искусство находит отклик в людях.

— Регионам свойствен комплекс провинции: на Москву часто смотрят с ожиданием. Как можно проработать эту региональную травму?

— Путей масса, важно, как к этому относится федеральный центр, потому что все зависит от экономики. Казань богаче Ульяновска, там больше населения, наполненный республиканский бюджет, Москва еще больше и богаче.

Все регионы равняются на какие-то столицы, людям чаще всего не нравится место, где они живут.

Эту ситуацию многие культурные институции пытались менять: были, например, программы «Культурная столица Поволжья», «Культурная столица СНГ», модель для них взяли с программы «Культурная столица Европы», когда стали выбирать культурными столицами те города, которые были в плачевном положении. Например, город Эссен в Германии: там жили шахтеры, в период постиндустриальной экономики градообразующие предприятия стали не нужны, город начал умирать, и тогда ему присвоили статус культурной столицы, сделали из шахт музеи, из производств — креативные пространства. 

Путем креативной экономики живут Великобритания, Германия и много европейских стран. Есть ли такой путь у России, не знаю. Но в некоторых городах это получается: например, в Екатеринбурге, Казани — и это очень круто. Была экспортная история в Перми, когда директором музея современного искусства PERMM работал галерист Марат Гельман. Все едут в Пермь, чтобы посмотреть очередную оперу российского дирижера и музыканта Теодора Курентзиса, едут на фестиваль «Текстура», потому что в Москве такого нет. 

Культурный туризм развивает провинциальные города. Если бы в России сделали фестиваль нойза [стиль экспериментальной музыки, от англ. noise — «шум»], я бы поехала куда угодно, даже в Якутию, потому что я люблю нойз. А что делать, когда нет фестивалей и пространств? То, что мы делаем в Ульяновске — остановиться и подумать. 

В этом здании располагается музей И.А.Гончарова

У нас есть замечательный мемориальный музей И. А. Гончарова, там работают молодые ребята, у них очень хорошие технологии и идеи, но наполнение… я не понимаю, как в музее Гончарова можно танцевать хард басс [новое субкультурное направление в уличных танцах]. Наш город связан с ОПГ, и здесь сохранилась эта криминальная эстетика. Если вам она нравится, ее нужно либо делать особым эстетическим продуктом, либо подумать: а нужно ли нам выглядеть гопниками всея Руси? Иван Александрович Гончаров, конечно, хороший писатель, с широкими взглядами, но я не думаю, что это хороший путь. Это вопрос вкуса. Если у нас появится художественный вуз, если у нас не будут выбирать Никаса Сафронова деканом факультета культуры и искусства — тогда что-то поменяется (у Сафронова нет специального образования, и художественная ценность его произведений вызывает большие вопросы в профессиональном сообществе). Так что пока у нас со вкусом большие проблемы.

— Чтобы построить карьеру в креативных индустриях, проще уехать туда, где это уже есть. Вы хотели уехать? 

— Кант всю жизнь жил в Кенигсберге, это не помешало ему написать два великих философских труда. Наверное, у меня завышенные ожидания от жизни. Я считаю, сейчас достаточно мобильное общество, которое дарит много возможностей. Ты можешь жить в маленькой деревне, но создавать культуру, культурные продукты и какой-то арт, сравнимый с искусством в больших городах. В мегаполисах больше тусовка и выше зарплата, больше галерей, но если тебе хочется делать что-то по-настоящему глубокое — все в твоем ноутбуке и твоей голове, больше ничего не нужно, чтобы воплотить свои идеи. 

Мне кажется, москвоцентричный взгляд на российскую культуру в корне неверный. У нас огромная страна и очень децентрализованная, все регионы сильно отличаются друг от друга.

Провинция — это и есть Россия. Для меня Ульяновск и вообще провинция — хорошая история. Ульяновск очень удобен географически: можно за три часа доехать до Казани, за 3,5 до Самары, за час улететь в Москву и за 2,5 часа оказаться в Петербурге.

Он экологически достаточно чист, здесь вкусная еда, очень узкий круг людей, качественное жилье, здесь нет бешеного ритма жизни, административных барьеров, которые могли бы помешать мне реализовывать свои возможности. И в этом комфорте можно остановиться и подумать. Я могу прочитать книгу целиком за выходные, никуда не бежать. У меня есть время, чтобы написать статью, чтобы разработать проект — в больших городах я этого почему-то себе не могу позволить. Это город для обдумывания своих действий, решений, поиска себя в искусстве.

— Не чувствуете, что вы в провинции существуете отдельно от федерального культурного поля и других регионов?

— Искусствоведческое сообщество неоднородно, но музейное сообщество, сообщество художников достаточно дружны и едины. Неважно, в каком регионе ты живешь, главное то, что ты делаешь — если это круто и замечательно, сообщество тебя не отвергает. И главная объединяющая сила в сфере искусства, особенно актуального, — это хороший вкус. Это дорогая ресурсная история, которую ты создаешь себе сам, когда ты много читаешь, приобретаешь насмотренность. Есть фестивали, которые вводят тебя в эту среду, ты начинаешь общаться и придумывать свои проекты на этих фестивалях. И сетевое общение: когда был локдаун, я поняла, что у меня вообще нет границ. Я общалась с коллегами из Нью-Йорка, из Франции, наконец послушала то, что не удавалось очень давно. Например, я фанатею от киберфеминизма и художницы Аллы Митрофановой, в локдаун она давала большую конференцию в Сибири, и я там прекрасно с ней пообщалась. Я давно дружу с художником и режиссером Олегом Мавроматти, несмотря на то, что он никогда не приедет в Россию. В 2020 он дал нам возможность показать свою последнюю премьеру. Солидарность в сфере культуры — очень важный двигатель.

Классика и модерн

— Центры современного искусства и государственные художественные музеи существуют словно в разных вселенных. В Ульяновске вы работаете в академической среде. Как там приживаются идеи современного искусства?

— У академического и классического музеев очень непростая история. Я всегда ориентируюсь на Пушкинский музей — апостол среди музеев наряду с Эрмитажем. Эти крупные институции обладают очень хорошим исследовательским потенциалом, бэкграундом, коллекцией. Современное искусство невозможно без истории искусства. Например, невозможен Петр Павленский без первобытного искусства, на мой взгляд. 

Реформа в академических учреждениях тоже происходит. Сейчас Пушкинский музей принимает филиалы ГЦСИ [Государственного центра современного искусства] в разных городах: теперь это огромная структура, состоящая не только из классических музеев, но и включающая галереи современного искусства, а это совершенно другой принцип коллекционирования, документирования, хранения искусства. Эрмитаж отдал здание Главного штаба под хранение искусства 1960–1980-х, там хранятся Новиков, Мамышев-Монро, Пригов, Монастырский. Эти коллекции очень непросто сформировались в Эрмитаже, и не зря он отдал огромное здание под актуальные процессы и стал одним из организаторов «Манифеста» в 2014 году. Третьяковка выстраивает Новую Третьяковку, и там появляется выставка, которая раньше была невозможна, — «Мечты о свободе», которая дает представление о романтизме с конца XVIII века, и где рядом с «Морем» Айвазовского помещен Билл Виола. Классические музеи никогда не стояли в стороне от актуального искусства.

Я думаю, что частные центры современного искусства, как московский «Гараж», «Смена» в Казани, «Виктория» в Самаре — история про то, как пролиберальная часть общества присваивает себе актуальные процессы, делает их модными, узнаваемыми, продаваемыми. Там можно попить кофе, съесть бутерброд, посмотреть на то, что делает актуальный художник. Мне эта идеология не очень близка: я думаю, что академические музеи должны повернуться лицом к современности, в провинции это тоже должно происходить. 

— То есть вы предлагаете третий путь — между академическим музеем, структурой, оставшейся от СССР, и либеральными модными галереями? Как это можно сделать?

— Например, в Норвегии есть оперный театр, он бесплатный для всех. Это современная архитектура, современный театр, и это совершенно другая социальная политика — повернутая лицом к человеку. О дискриминации мы однажды разговаривали с другом из Швейцарии — он экоактивист, анархист, занимается электронной музыкой. И для него было непонятно, почему частные галереи не для всех: на простого человека в пролиберальных культурных центрах не так посмотрят, если он чего-то не понимает. Возможно, эту проблему видим только я и мой швейцарский друг. Я не говорю, что коммерческие культурные пространства не нужны, но механизмы хранения, документации и просвещения в плане актуального искусства должны быть все-таки на государственном уровне, если мы живем в государстве. Государственный музей позволяет избавиться от чуждости. На выставке «Мечты о свободе» я обратила внимание, что и пожилые, и молодые (неважно, как они относятся к современному искусству) были в этом пространстве и говорили: «Да, это хорошо».

Бэкграунд и перспективы

— Какие перспективы у Ульяновска?

— Городу нужно открыть свое сознание, open your mind. Привить людям художественный вкус — моя самая глобальная идея. Чем больше людей обращено к культуре, к искусству, тем общество более развито, лояльно и доброжелательно. Культура — это идеальная гуманистическая среда, погружаясь в которую, человек и становится настоящим человеком. Для меня очень важно показывать людям что-то, чего они не видели, или показать им обратную сторону произведения искусства, литературы, человека. Это глобальная задача всех работающих в этой сфере.

Есть чисто практические задачи: я хочу, чтобы в Ульяновске появился крутой художественный музей, потому что у нас нет отдельного здания, большой галереи, хранилища с достаточно хорошими условиями.

Например, Пермь гордится своей коллекцией деревянной скульптуры. Мы бы тоже гордились своей коллекцией деревянной скульптуры, у нас она представлена очень широко, но ее нет возможности экспонировать и вывозить — это лежит камнем на душе. 

Музеестроительство — тактическая цель, в которую я буду складывать все свои ресурсы, для меня большой пример — президент Пушкинского музея, ушедшая Ирина Антонова: она занималась музеестроительством всю свою жизнь, это потрясающий пример профессионализма в музейном деле.

— От ленинского города ожидаешь, что у него большое советское наследие, но когда приезжаешь, такого ощущения нет. В чем тогда уникальность Ульяновска? 

— Сейчас в него не вкладываются, потому что он очень противоречив: с одной стороны, это город Красного пояса, коммунистов, с другой стороны, это город дотационный. Сначала Ульяновск был богатым дворянским купеческим городом, пришла революция, эти смыслы стерлись. В ленинско-сталинское время тоже осмысливались разные истории, появилось много предприятий, культурные институции, связанные с Лениным. В советское время в него действительно вкладывались — все вплоть до топонимики было пропитано советским духом, вся историческая часть города застраивалась к столетию Ленина, город был полностью переформатирован: в центре не стало соборов, появились Ленинский мемориал, гостиница «Венец», университет и большой парк Дружбы народов, который строили союзные республики. Город входил в “Золотое кольцо” — весь советский теплоходный туризм приносил доход, и вложения в экономику города были серьезные. 

После 1990-х пошел постсоветский этап с ОПГ, субкультурами и снова сменились городские смыслы.

Сейчас город опять в поиске: все занимаются урбанистикой, хотят, чтобы было комфортно, но каких-то глобальных актуальных смыслов город не видит, и я думаю, за комфортом должно появиться что-то еще.

Наверное, это поиск своей идентичности, на этом этапе мы ее не нашли. Поэтому мы в молодежный центр приглашаем художников — мне кажется, это как раз те люди, которые видят больше, чем все остальные, и могут наполнить город.

— Какие смыслы видите вы? 

— Я живу на родине Ленина, для меня этого достаточно, мне нравится! Я человек левых взглядов, для меня Советская Россия далеко не левая, идеи Маркса живы. 

Скульптуры в парке Дружбы народов

— В парке Дружбы народов советские арт-объекты превратились в руины. Вроде бы отремонтировать их проще, чем сделать проект нового общественного пространства. Но Ульяновск будто стесняется своего советского прошлого. 

— Это так, у нас есть краеведческая общественность, которая стремится это прошлое вычеркнуть из жизни Ульяновска, постоянно говорит о том, что у нас был дворянский город, но не повезло — в нем родился Ленин. Люди стесняются. Парк Дружбы народов — это боль для города, там проблема с оползнями, нужно берегоукрепление, еще этот парк очень дорого обслуживался: в советское время там был штат сотрудников и большой бюджет. Это экономическая дыра — может, его нужно отдать инвесторам, но пока парк в таком состоянии, как вы описываете, и это очень печально, потому что наследие, которое создавали союзные республики, сегодня ценно не только с эстетической точки зрения, но и с исследовательской. Сейчас важно оглянуться на это время и понять, переосмыслить его.

— Какими проектами в городе вы гордитесь, и какие хотелось бы развивать?

— У нас все довольно хорошо с музыкальной культурой, я имею в виду классическую академическую музыку: появился фестиваль «Мир, Эпоха, Имена...», который длится с марта по сентябрь. Это успешный проект, куда приезжает много исполнителей, я надеюсь, что это будет развиваться и в сторону музыкального авангарда. Я очень люблю кого-то привозить, мне нравится удивлять людей в Ульяновске в хорошем смысле слова: можно было в музей Гончарова позвать Сергея Летова, например. К нам приезжала Светлана Баскова с фильмом «За Маркса…», Сокуров приезжал с премьерой «Фауста». 

Сейчас мне хочется привезти в музей фильм «Слепок» режиссера Андрея Сильвестрова — он снял с Пушкинским музеем очень красивую междисциплинарную вещь с современной хореографией и изобразительным искусством. К нам ежегодно приезжает «Золотая маска» — это уже история долгосрочного сотрудничества. Пока у нас, к сожалению, экспортная культура, мы не производим своего художественного продукта, который можно бы было показывать. Если только Аркадий Пластов — русский импрессионист, это очень хорошее наследие, которое можно транслировать в мир. Есть наша народная культура, например, деревянная скульптура — мне хочется показывать, как она связана с нашей идентичностью, какую картину мира формирует. Мы думаем о международных выставочных проектах с этой скульптурой. 

— Что нужно, чтобы в Ульяновске появился свой художественный продукт в сфере актуального искусства?

— Масса вещей. Например, художественный вуз. Если бы он был, было бы другое сообщество и другое образование, появились бы люди, которые понимают на профессиональном уровне, что такое актуальное искусство и зачем оно нужно, как художники могут наполнять город смыслами. С другой стороны, нужно нашему музею в том числе стать площадкой, возможностью. МЦСИ может стать организацией, которая не привязывается к музейным стенам, а выполняет роль продюсерского центра, где художников учат писать заявки, составлять портфолио, подаваться на биеннале. Мы можем искать ресурсы для художников, материалы, площадки, партнеров, дружить их между собой — создавать сообщество актуальных художников в Ульяновске, которые будут противостоять академическим институциям, и тогда в них уже не будут тыкать пальцем и говорить: «Это не искусство!», как происходит сейчас.

Творчество — это не игра в одни ворота, это зритель и художник. И зритель должен быть подготовлен к тому, что искусство — это не всегда ваза с сиренью, нарисованная на холсте. Прежде всего зрителю должно быть рассказано очень простым и доступным языком, почему это так выглядит, зачем это нужно, почему это искусство. Те же самые образовательные мероприятия, как бы банально ни звучало, должны начинаться с самого детства. 

Мне очень нравятся курсы «Гаража»: они создали образовательные классы для детей и подростков, где рисовать можно не только правильно или неправильно — они отходят от этих категорий и объясняют, что может быть не только так. Еще есть проблемы медийной сферы: художник в нашем регионе пока не выходит в медийную повестку, у нас пишут про удои-надои, выборы и светскую хронику. А вдумчивое отношение к лидерам мнения в сфере культуры — это сегодняшняя задача, которую мы должны выполнить вместе со СМИ и сделать художника медийной персоной, которая имеет голос, умеет высказываться.

Искусство и политика

— Вы выдвигались на выборы, чтобы повысить медийность культуры?

— Выборы и политические технологии не всегда существуют для расстановки политических сил. Я живу в государственной структуре, где невозможно открыто высказываться. Выборы — это возможность открытого политического высказывания, действия. Простой слоган «Все мы "негры"» выразил все то, что я хотела бы сказать.

В 2020 году я провела два перформанса. Первым была процитированная акция Тимофея Ради, когда мы сожгли слово «рабы». Вторая, более личная для меня, акция была связана не с выборами, а с нашей позицией. Моя коллега и подруга Даша Косаринова — журналистка, мы с ней болели за Беларусь и за женское лицо этого протеста. В поддержку белорусов мы провели акцию, которая называлась «Чищу совесть», вышли к памятнику Марксу чистить людям обувь.

Для нас было важно, что политика — это очень грязная история, политиков много в чем обвиняют, и что политик — публичная персона, которая должна несмотря ни на что служить людям.

Политическая ситуация в Беларуси накалилась настолько, что для нас было непонятно, почему глава государства не выходит к людям, и не объясняет своей позиции, и вводит новые репрессивные меры против своего народа. В символике белорусского флага мы чистили людям ботинки и просили у них прощения, потому что движение «Против всех» было в некоторой степени спойлерским, не совсем честным по отношением к людям.

— В том смысле, что вы не рассчитывали быть выбранными?

— Да, это политическая технология. Но мы были честны в том, что высказывали свое мнение абсолютно откровенно и открыто выступали против всех, это соответствовало нашей реальной политической позиции. Мы процитировали многих художников, что было важно: Осмоловского, Тимофея Радю, который сжег слово «Будущее», мы направили политическое внимание на тех людей, которые вообще никогда не ходят голосовать и находятся в маргинальном положении. Для нас было важно таким актом показать ту историю.

— Как вы спустя год оцениваете это движение и куда вы ушли с тех пор?

— Для себя лично — очень позитивно. Для меня началась новая страница, я ушла работать с художниками и искусством напрямую. Я вышла на новый личностный уровень: я очень закрытый и депрессивный человек, но я преодолела свои психологические барьеры и пережила серьезную медийную историю. Сейчас я способна бороться за то, во что верю, а верю я исключительно в культуру: для меня культура является абсолютно всем и заменяет многие сферы жизни. Поэтому я готова сегодня к строительству большого культурного дела, например, музея. Культура — это большой ресурс, не только гуманистический, но и политический. И в ней я вижу будущее, которое прекрасно.

Подробнее читайте на 7x7-journal.ru ...