фото показано с : svoboda.org

Беседа из цикла «Художник и политика». Мой собеседник—доктор философских наук, профессор Харьковского национального университета им. В. Н. Каразина, кинорежиссёр Лидия Стародубцева. Наша беседа начала политику, убегает от политики или позиционирует себя как художник аполитичный.

Он все равно остается в политическом поле, даже когда декларирует аполитичность. Оппозиция искусства политике присуща природе художественного творчества, но она всегда существовала в непростой форме. У меня даже по этому поводу есть целая теория, ее можно назвать условно: заколдованный круг взаимного избегания или взаимного ускользания. Суть этой теории вкратце сводится к следующему: искусство и политика не гонятся друг за другом, а, напротив, друг от друга убегают. Но именно в этой попытке избежать встреч друг с другом они с неизбежностью попадают в объятия друг друга. Сколько бы они ни пытались друг от друга ускользнуть — это такая теория взаимного эскапизма, —им это не удается, и они опять встречаются. Эти столкновения, встречи искусства и политики, как правило, бывают драматичными. И в этом смысле можно в истории культуры выделить очень условно два архетипа: Овидия и Данте. Овидий, как известно, начинал именно как поэт, он писал о любви, он писал прекрасные поэмы и элегии. И что же? Он оказался в ссылке. Он оказался в ссылке по не совсем понятным политическим соображениям, он был сослан Августом, почти десять лет жил в изгнании и умер в изгнании. Он начинал с искусства, а завершил политической неудачей. В ситуации Данте все было с точностью до наоборот. Данте начинал в эпоху Проторенессанса. Вся карта Европы того времени была похожа на лоскутное одеяло, боролись все друг с другом, все княжества, гибеллины, гвельфы, черные гвельфы, белые гвельфы. Юный Данте был в гуще политических событий своего времени, политической борьбы. Закончилось, понятное дело, трагично, часть его произведений была запрещена к печати и изъята, его имущество было конфисковано, дом у него отняли, он оказался изгнанником, политическим изгнанником из Флоренции. Вся дальнейшая его судьба разворачивалась как раскрытие его поэтического дара. От политики он бежал в искусство, в отличие от Овидия, который от искусства убежал в политику. И так они встретились, искусство и политика, они держат друг друга в объятиях, они нуждаются друг в друге.

— Харьков был не только столицей Украины в 20-е годы, но и лидером украинизации. Завершилось все трагично — репрессиями против художников и писателей, самоубийствами. У Харькова есть своя культурно-историческая память, он помнит об этом периоде?

— Мы так долго боролись за то, чтобы деполитизировать нашу литературу и наше изобразительное искусство в эпоху соцреализма. Чрезмерная политизация была символом идеологии. Теперь, сегодня, мы говорим о возрождении культурной памяти, оказывается, мы забыли целые пласты культуры, культуры города, культуры страны, в которой мы живем. Эту ситуацию я бы сегодня сравнила с очень трагичной ситуацией кораблекрушения. Вы говорите о памяти, память этого города переживает ситуацию кораблекрушения, есть обломки, обломки исторических воспоминаний. Дом «Слово» — это был дом, в котором жили писатели эпохи «расстрелянного возрождения», ни один поэт не выжил — это дом мертвых. Это трагичная история репрессированных поэтов, поэтов расстрелянных, поэтов, покончивших с собой, таким был Мыкола Хвылевый. Это были очень политизированные художники, они верили в коммунистические идеи, они создавали новые произведения, новую Украину, был дух авангарда в этом городе. Что происходит сегодня с памятью? Это отдельные обломки, которые всплывают и доносятся до современных поколений в виде топонимики. У нас сейчас прошла волна декоммунизации, и мы переименовали многие улицы и площади, воскрешая забытые имена. Но как ни странно, это воскрешение часто приходит не изнутри городской культуры, а извне. О поэте Василии Эллане-Блакитном я узнала не от харьковчан, а от киевлян, родственников и близких этого погибшего поэта, от его репрессированной вдовы. О Лесе Курбасе больше знают приезжие к нам театральные режиссеры, даже польские, которые приезжают сюда и ставят спектакли в театре «Березиль» на малой сцене, на месте экспериментальной театральной площадки Леся Курбаса, репрессированного театрального украинского режиссера-авангардиста. Получается, что эта память возвращается к нам не изнутри, а извне. Я приведу один удивительный пример о возвращении культурной памяти. В центре города Харькова стоит памятник конструктивизма, с одной стороны, восхитительный, с другой стороны, чудовищный конструктивистский монстр, это здание Дома Государственной промышленности, Госпром, вошедший во все учебники по истории архитектуры. Так вот, самый главный месседж в фильме, который снят о «Газпроме», состоит в том, что не мы смотрим на это здание, а оно смотрит на нас: оно смотрит на череду, цепь поколений, которые проходят через этот конструктивистский шедевр советского времени. Эта память вернулась к нам не благодаря харьковским кинематографистам, хотя здесь есть целые кинематографические школы, а благодаря двум очаровательным немкам, представителям Берлинской киноакадемии, которые приехали сюда, в Харьков, и сняли такой фильм о памяти нашего города. Фильм о доме «Слово», о котором я уже говорила, о доме писателей эпохи авангарда, этот фильм будут снимать киевские режиссеры, Тарас Томенко, которые приезжают в наш город для того, чтобы снять фильм о нашей памяти. Нам пытаются извне вернуть ту память, о которой мы немножечко забыли сами.

— Вы говорите о 20-х — начале 30-х годов. Помнит ли Харьков диссидентскую культуру конца 60-х, 70-х, 80-х годов? 

— Это местные локальные очаги воспоминаний в большом океане забвения. Молодежь — молодые люди, студенты — практически не помнит этих имен, но эти имена возвращаются. Либо возвращаются посмертно, так вернулся в город Вагрич Бахчанян, изумительный художник, можно сказать, апологет концептуального искусства, представитель соц-арта, обыгрывавший советские идеологические штампы в своем творчестве, великолепный автор всем известных афоризмов: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» и так далее.

— И «Все мы вышли из гоголевского «Носа».

— Именно так. Вагрича Бахчаняна в Харькове больше знали в те годы под псевдонимом Бах. Бах вернулся в этот город вместе с фильмом американского режиссера Андрея Загданского, вместе с целой программой его уличных, стрит-артовских перформансов, вместе с его коллажами, вернулся посмертно из Нью-Йорка, сюда приехала его вдова Ирина, которая оказалась потомком представителей семьи Каразина, основателя Харьковского университета. В фильме Андрея Загданского «Вагрич и черный квадрат» есть изумительный момент возвращения в город, но посмертное возвращение, самолет взлетает, и мы знаем — это путь посмертного возвращения в город, который изгнал этого художника. И есть другой путь, я бы назвала его путём какого-то перманентного присутствия, но присутствия подспудного, скрытого, латентного, — это возвращение Боба Михайлова, всемирно известного фотографа, который завоевал и лондонские, и американские премии, его знают во всем мире, о нем написаны тома сочинений искусствоведов. Боб Михайлов вернулся в Харьков, он сделал здесь свою ретроспективную выставку. Его часто можно встретить на улице Сумской, на улице Рымарской, прогуливающимся здесь. Он говорит так: «Я могу творить только здесь, только в этом городе. Я все свои выставки делал в других городах и признание получил в других городах, но я возвращаюсь сюда постоянно, потому что я отсюда не уезжал. Я фотографирую только здесь, меня только этот город вдохновляет». Это возвращение того, что не может от нас уйти, это возвращение людей, которые принесли славу городу вне нашего города.

—Вот уже более двух лет Харьков – прифронтовой город. Война на востоке Украины бросает тень на искусство, на художников, на творчество?

— Один путь — это путь закрытой капсулы. Художники, кажется, замирают, им трудно найти верное слово. Это связано с тем, что существует своего рода кривая забывания в культуре, как минимум 10 лет, 10 лет отсрочки, когда художнику нужно научиться говорить, найти тот язык, который сейчас пока еще не найден, выйти изшока, который переживает современная культура. Я это знаю по воспоминаниям отца, он прошел Вторую мировую войну, он 10 лет молчал. Он говорил: мы не можем говорить, мы немы, это спираль молчания. И только по прошествии десяти лет развязывается язык, и мы начинаем об этом говорить. Мне кажется, что часть художников, музыкантов и поэтов этого города находится сейчас в таком капсулированном состоянии, мы ждем часа, когда включится художественная рефлексия. Но есть и другой путь — актуальной включенности. Очень многие музыканты, у нас есть потрясающие музыкальные группы, «Папа Карло», музыкант Васыль Рябко и другие, которые постоянно живут на фронте, они сочиняют песни и поют на актуальные темы российско-украинской войны. У нас есть поэты, один из самых знаменитых харьковских поэтов Сергей Жадан, которые бывают постоянно в зоне антитеррористической операции с концертами, которые волонтерят и собирают деньги на помощь армии, которые впустили войну в свою поэзию и свою прозу уже сейчас. Это зона пульсирующая, это зона открытая, и это еще первые, как мне кажется, попытки пока не отрефлексированной реакции жить в режиме реального времени, не думать о войне, а жить в атмосфере войны, в которой живет этот прифронтовой город.

—Мы можем ожидать от Сергея Жадана книгу прозы или роман о войне?

—Я жду этого романа о войне именно от Сергея Жадана. Должна быть пауза, пауза размышления, пауза рефлексии. Жизнь ускоряется, но я думаю, что и пауза рефлексии может быть более короткой.

—Лидия, у вас растет внучка в Турции. В этой стране сейчас массовые репрессии, направленные против интеллектуалов, против художников, в том числе против литераторов. Может быть, есть смысл вашей внучке переехать к вам, простите, к бабушке в Харьков? Правда, ей три года и едва ли она может принимать решения сама.

—Мы наш разговор начинали с заколдованного круга. Кажется, придется вернуться к этой идее заколдованного круга, но на сей раз это уже будет не трагичная история, а какой-то фарс абсурдистский. Дело в том, что года два назад, когда в Украине начались драматичные события, столкновения, конфликты, перестрелки буквально в ста метрах от дома, где я живу, я постоянно получала звонки по скайпу, я разговаривала с близкими из Турции, которые мне предлагали срочно переезжать к ним, спасаться в Турции, райском месте всеобщего наслаждения. Что же произошло через два года? Все перевернулось вверх дном. В инвертированном варианте сейчас эта ситуация выглядит следующим образом: семья моей дочери оказалась затронутой трагедией военного переворота. Близкий родственник попал под арест, совершенно безосновательно просидел трое суток. Его беременная жена не знала, что с ним будет, что будет с семьей. Муж моей дочери лишился работы, он кинематографист, он работал на телестудии; его шеф, начальник студии, эмигрировал в Америку, сказал, что он не может жить в несвободной стране, где людей преследуют по политическим мотивам. Сейчас семья без работы, не знает, как жить дальше. Теперь аналогичные звонки делаю я и говорю: ребята, у вас очень плохо, у вас тирания, у вас деспотическое государство, тоталитарное. Приезжайте к нам в Украину, у нас здесь свобода. И круг замкнулся, мы постоянно меняемся местами, искусство и политика, свободная и несвободная страна. Мы не знаем, как можно вырваться из этого заколдованного круга.

—Мы говорим сейчас действительно о сотнях, возможно, тысячах репрессированных художников, интеллектуалов в Турции. Чья-то конкретная судьба вас задела? 

—Недавно в мире появился проект, в рамках котрого известные художники, певцы, кинематографисты выступают в защиту тех, кто находится в заключении из-за своих политических взглядов. Этот проект называется «В заключении за искусство». Актер Джонни Депп выступает в защиту кинорежиссера Олега Сенцова, который, будучи обвиненным за якобы создание террористической организации в Крыму, получил 20-летний срок в России, он сейчас его отбывает. Один художник защищает другого художника. Аналогичная история в рамках этого же проекта. Известная политическая акционистка Надежда Толоконникова, одна из представительниц группы Pussy Riot, которая ворвалась в храм в России и за это была осуждена, сейчас выступает в защиту турецкой певицы, которая по совершенно нелепому обвинению в поддержке курдского сепаратизма отбывает наказание. Она получила десять с половиной лет заключения за то, что она якобы распространяет идеи курдского сепаратизма. Это несвободная страна — Турция. Поразительно, что одна художница из одной несвободной страны, России, защищает другую художницу из другой несвободной страны — Турции. Это эмпатия, это переклички судеб, это понимание того, что делает политическое искусство в несвободных проблемных странах. Когда-то Петр Павленский, художник-акционист, политический акционист, работающий в России, говоря о политическом искусстве, различал два его направления: одно — искусство, в котором политика является предметом высказываний. В его акциях именно политика становится предметом высказываний, как и в фильмах Годара или в акции Pussy Riot – это все искусство, предметом которого является политика, идеология. И есть совсем другое искусство, которое всегда остается в контексте политической эпохи, политической ситуации. О каком бы искусстве мы сейчас не говорили, оно оказывается включенным во вторую разновидность искусства, живущего и пульсирующего в витальной стихии политической жизни.

—Лидия, мы до сих пор говорили об оппозиции «художник и политика», а какова роль историка культуры?

— Очень часто художники не любят интеллектуалов и историков культуры за то, что те якобы являются книжными червями, кабинетными учеными, которые живут в комфортном, уютном мире, не участвуют в жизни, а, скорее, являются созерцателями, которые сидят на трибуне, когда настоящие спортсмены состязаются. Это не так. Историк культуры творит смыслы, историк культуры создает концепты, историк культуры порождает интерпретации, которые потом станут живой культурной памятью. Историк культуры тоже творит, но он творит историко-культурные концепты — это особый вид творчества, являющийся осмыслением событий. Язык интерпретаций придумывает всегда историк культуры.

Радиоантология современной русской поэзии.

Стихи Ирины Евсы. Поэтесса родилась и живёт в Харькове. Автор многочисленных публикаций в журналах и сборников лирики. Лауреат престижных литературных премий.

Поезд

И, вертясь, трясет нечесаной головой,

и сопит, с часами блеклый пейзаж сверяя.

Наш состав по водам движется, как живой.  

Хлороформом пахнет наволочка сырая.

Всех достал, трещотка (вот уж не повезло!):

мол, стекло в подтеках, чай не разносят утром;

чем лечить подагру; кто изобрел весло;

москалям сейчас вольготнее или украм.

Выясняет нудно: вторник или среда?

То ли он, хлебнув, куражится, то ли бредит.

А еще все время спрашивает: куда

этот поезд едет?

Но уже глупца назначил своим врагом

с верхней полки дядька. И настучал на «гада».

Проводник суров: «Постель не бери. Не надо».

— Вы его куда — с вещами? — В другой вагон.

Тут законы круты: если чужак — свали.

В коридоре пусто. Шторки раздвинешь — голо.

Но все глубже, глубже — в сумрачные слои —

проникает поезд из одного вагона,

заливая светом логово темноты,

где цветут, кренясь, медуз голубые маки,

где, со дна поднявшись, ляхи и гайдамаки

подплывают к нам, как рыбы, разинув рты.

Дирижёры о своём ремесле.

В передаче участвуют Михаил Юровский, Юрий Темирканов и др. .

Подробнее читайте на svoboda.org ...