2017-3-24 18:00 |
Кто-то идет в лагерь, другой берется его охранять, но любовь к Родине от этого не становится меньше. Делюсь с вами рецептом такой любви великого, на мой взгляд, поэта. Я помню очень странное впечатление, которое произвела на меня не с первого, конечно, раза песня Александра Галича «Колыбельный вальс».
Я, 18-летний, наверно, юнец, уже вовсю начитавшийся диссидентской литературы и возненавидевший советскую власть, просто принимал текст этого произведения как еще одно обличение злодейской сущности коммунистического режима.
Но вдруг я обратил внимание на некоторую странность.
В песне «пропавших без вести выводят на берег Леты». Кто для меня тогдашнего были «пропавшие без вести»? Конечно же, все умученные от большевизма, сгинувшие в лагерях, не оставившие после себя имен и могил. И вдруг, идя по тексту ниже, я обнаружил, что среди «пропавших» автор числит и палачей.
Сидят пропавшие, греются
Следят за речным приливом.
А что им, счастливым, грезится?
Не грезится им, счастливым.
Баю-баю-баю-бай!
Забывая забывай!
Баю-бай!
Идут им харчи казенные,
Завозят вино погуливают,
Сидят палачи и казненные,
Поплевывают, покуривают.
Придавят бычок подошвою,
И в лени от ветра вольного
Пропавшее наше прошлое
Спит под присмотром конвойного.
Эти «палачи и казненные» никак не вмещались в мое сознание, я твердо был уверен, что судьба навсегда развела их в разные стороны, приуготовив одним Царствие небесное, а другим Геену огненную. А тут еще и «пропавшее наше прошлое» общее, видимо, для всех отдыхающих на берегу.
Тогда я не стал глубоко размышлять над этим парадоксом, поскольку дихотомия моего юношеского взгляда на жизнь никак не предполагала какой-либо общности мучителей и их жертв.
Следующая песня, которую я сейчас ставлю в этот же ряд ряд, объединяющий людей разной политической оснастки стала «Больничная цыганочка», где водитель и его начальник, поклонник Сталина, после аварии попадают в одну больницу. Шофер костерит своего шефа, наблюдая за тем, как его кормят спецпайком, как
«Ему нянечка шторку повесила,
Создают персональный уют!
Водят к гаду еврея-профессора,
Передачи из дома дают»
Шофер, от лица которого ведется повествование, крайне остро переживает свое социальное унижение, хотя и пытается на словах игнорировать ту пропасть, которая разделила его с начальником. Он описывает содержимое передач из дома, которые таскают его шефу и в самом поштучном перечислении продуктов уже ощущается классовая ненависть:
«А там икра, а там вино,
И сыр, и печки-лавочки!
А мне больничное говно,
Хоть это и до лампочки!
Хоть все равно мне все давно
До лампочки!»
Начальничек еще любит погуливать, водитель на казенной «Чаечке» возил его и «к Маргошке» и «в Фили».
Вывод делается для важной, перевозимой на правительственной машине, персоне убийственный: «Ой вы добрые люди, начальнички, соль и слава родимой земли!» Понятно, что имеется в виду прямо противоположное начальнички это пропажа и позор Родины. А завершается песня, как обухом по голове. Я позволю себе процитировать конец полностью.
Надеваю я утром пижамочку,
Выхожу покурить в туалет
И встречаю Марусю-хожалочку:
Сколько зим, говорю, сколько лет!
Доложи, говорю, обстановочку!
А она отвечает не в такт:
Твой начальничек дал упаковочку
У него получился инфаркт!
Во всех больничных корпусах
И шум, и печки-лавочки. . .
А я стою темно в глазах,
И как-то все до лампочки!
И как-то вдруг мне все вокруг
До лампочки. . .
Да, конечно, гражданка гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два.
И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути. . .
Нет, ребята, такого начальника
Мне, конечно, уже не найти!
Не слезы это, а капель. .
И все, и печки-лавочки!
И мне теперь, мне все теперь
Фактически до лампочки. . .
Мне все теперь, мне все теперь
До лампочки!
Здесь людей, как выясняется, тоже объединяет прошлое, только уже не «пропавшее», а военное и, как выясняется, оно действует, работает, не прекращает быть, как сама любовь поверх всяких социальных различий, классового и имущественного неравенства.
И, наконец, последняя цитата из лагерной баллады «Королева материка». Она, наверно, самая пронзительная, поскольку в том эпизоде, который я приведу сейчас, зеки и вохра вместе оплакивают правда весьма своеобразно всех погибших в ГУЛАГе:
«И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во тьме тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка.
А мы ее называли все
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их. . .
Когда сложат из тачек и нар костер,
И волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в этот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот,
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!»
Что же это за диссидентствующий поэт, который все время пытается объединить в единое целое народ, поделенный еще со времен революции? Давайте попробуем соединить все приметы и параметры этого союза. В первом случае «пропавшее прошлое» то есть искореженная страшными событиями, пропавшей судьбой, невыращенным будущим родная земля.
Во втором случае война «но когда воевала братва». Фронтовое братство под одной кожаночкой и последним куском хлеба на двоих. В третьем Королева материка, всевластье холода, который одинаково губителен для всех и вохры, и зэка. Можем ли мы свести все эти признаки, объединяющей палачей и казненных воедино.
Да. Это Родина, которую любят все, но каждый по-своему. Кто-то идет в лагерь, другой берется его охранять, но любовь к Родине от этого не становится меньше. И заблудшие души, и нравственно цельные все открыты для великого чувства ощущения своей России, пропавшей, воевавшей, замерзающей.
Делюсь с вами рецептом великого, на мой взгляд, поэта. Любите Родину, а потом только выясняйте, надо ли после этого ссориться и убивать друг друга.
Теги:
Великая Отечественная война, война, идеология, песни
.Подробнее читайте на vz.ru ...
