2021-9-6 12:33 |
80 лет назад родился российский писатель
Он был большой, сильный. Веселый и грустный. Задумчивый и оживленный. В общем, разный. Одинаковым он был только в одном – в таланте: рассказывать, писать, придумывать. У Сергея Довлатова были особенные глаза – он видел то, что никто не замечал. А он подмечал и записывал.Стиль Довлатова - лаконичный, на вид простой. Кажется, тексты давались ему легко. Но это не так – он писал трудно, тщательно шлифовал сюжет, слова. Иногда помногу, запоем, при отсутствии запоев, порой… «Сегодня мой рабочий день начался в пять утра. Я проснулся, спустился на лестничную клетку, потому что дома курить не разрешали, придумал одно отточенное предложение. Я его записал, и мой рабочий закончился в шесть утра».Но читателю - какая разница, как творец творил? Ему подавай книжку, которую он ждал. Чтобы взять ее в руки, как тарелку с лакомым блюдом, предвкушать, резво побежать по строчкам. Улыбнуться от удовольствия, потянуться…Довлатов называл свою прозу «псевдодокументальной». Это – реализм, смешанный с выдумкой. Или - литературная живопись – неожиданная, гротескная, на полотне которой отражаются и смешные, и грустные реалии жизни. Вот пример.У Довлатова был приятель Николай Шлиппенбах, который гордился, что его предки упоминаются в исторических документах. Он носил с собой поэму Пушкина «Полтава», в которой была закладка из конфетной обертки. На той странице были строки: «Пальбой отбитые дружины, / Мешаясь, катятся во прах. / Уходит Розен сквозь теснины, / Сдается пылкий Шлиппенбах…»Современный Шлиппенбах был не пылким, а взбалмошным. Как-то пригласил Довлатова сняться в своем любительском фильме. Тот должен был изобразить Петра I, попавшего в город, который давным-давно основал. Фактура была подходящая – у Довлатова был рост 194 сантиметра.По замыслу Шлиппенбаха, царь должен был окунуться в мрачную советскую действительность. И всему увиденному поражаться и гневаться. По сценарию, Петр I в зеленом камзоле, ботфортах, треуголке и при шпаге ранним летним утром подходил к пивному ларьку на углу улиц Белинского и Моховой. Шлиппенбах рассчитывал, что это вызовет фурор…Из рассказа Довлатова «Шоферские перчатки»:«Я присоединился к хвосту очереди. Двое или трое мужчин посмотрели на меня без всякого любопытства. Остальные меня просто не заметили.Передо мной стоял человек кавказского типа в железнодорожной гимнастерке. Левее – оборванец в парусиновых тапках с развязанными шнурками. В двух шагах от меня, ломая спички, прикуривал интеллигент. Тощий портфель он затолкал между коленями.Положение становилось все более нелепым. Все молчат, не удивляются. Вопросов мне не задают. Какие могут быть вопросы? У всех единственная проблема – опохмелиться…Стою. Тихоньку двигаюсь к прилавку.Слышу - железнодорожник кому-то объясняет:- Я стою за лысым. Царь за мной. А ты уж будешь за царем…»Когда подошла очередь Довлатова, он купил пиво для себя, Шлиппенбаха и его спутницы. Царь возвышался над людьми, но никто, по-прежнему, не удивлялся, ничего не спрашивал. Да и что тут удивительного? Ну, явился в свой родной город Петр I, который основал его 260 лет назад. И решил монарх пивка попить, «поправиться» после вчерашнего…Довлатов был писателем, но никто его не печатал. Да и талант в нем разглядели немногие. Остальные считали этого огромного человека, похожего на выходца из южных республик, странным и взбалмошным типом. Он постоянно метался, что-то искал. «Никогда не встречал человека, который бы каждую минуту был настолько несчастен, - писал о Довлатове его друг, писатель Самуил Лурье. – При этом неизменно остроумен и готов к веселью».В том числе, к литературному. У Довлатова множество рассказов, где при чтении наползает улыбка, зовя за собой смех. Возможно, увиденные им сцены, были обыденными, житейскими, но писатель, окрасив их своим остроумием, превращал в литературный анекдот.Три года Довлатов служил во внутренних войсках, охранял заключенных лагерей. Потом говорил, что именно тюрьма сделала его писателем, лагерь стал «хождением в народ»: «Я был ошеломлен глубиной и разнообразием жизни… Я увидел свободу за решеткой. Я увидел человека, полностью низведенного до животного состояния…»Довлатов говорил, что в любой ситуации необходима какая доля абсурда. Он следовал этому девизу и был неожиданным во всем. В отношениях с женщинами, в том числе. Как-то в Ленинграде познакомился с девушкой, жившей в Таллине. Приехал в столицу Эстонии и ночью позвонил ей: «Тамара, вы меня, наверное, помните. Я такой большой, черный, похожий на торговца урюком…»Ему катастрофически не хватало денег, но надо было на что-то жить. И Довлатов стал журналистом. Сначала трудился в ленинградской многотиражке, писал о передовиках труда, коммунистах и комсомольцах. Потом каким-то образом попал в партийную газету «Советская Эстония». Ее главный редактор, Генрих Туронок ценил его талант, однажды доверил составить письмо доярки Линды Пейпс Леониду Брежневу. И диссидент Довлатов справился с этим заданием на отлично. Генсек «ему» ответил.Однако редактор не без основания опасался довлатовских выходок, которых было немало. И шутником в редакции он слыл изрядным. На дверях одного из отделов Сергей вывесил листок с коротким двустишием: «Две удивительные дуры ведут у нас отдел культуры». Может, и верно было, но – грубо. Вообще-то Довлатов не очень стеснялся и с коллегами, и с друзьями. Об этом – чуть позже.Он придумал рубрику в газете: «Гости Таллина». Сначала брал интервью у реальных персонажей, потом стал их придумывать. Например, у него появилась некто Альдона Ольман из Риги. Это была доберманша его приятеля Виктора Ольмана…Прошло много лет. Довлатов описал Туронка в своей книге - насмешливо, жестоко. Тот прочитал и почернел лицом: «Ну, зачем ты так со мной, Сережа? Видит Бог, я не сделал тебе ничего дурного...» Прошло несколько дней, Генрих Францевич заболел и умер. Многие считали, что из-за книги Довлатова.Кстати, он жестоко-иронично расправлялся и с другими своими персонажами. Писатель Валерий Попов говорил: «Он из нас по живому кроил своих героев. Все его друзья вопиют. Не изрезанного друга у него не осталось ни одного, не говоря уже о подругах».…Довлатов был несчастлив в СССР. Но эмиграция в Америку не принесла ему радости, хотя здесь стали выходить его книги. Он стремился к свободе, но оказалась с привкусом горечи. Довлатов говорил: «После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов».«Я помню Сережу угрюмым, мрачным, сосредоточенным на своем горе, которому не давал не то, что излиться, но даже выглянуть наружу, - вспоминала писатель Елена Клепикова. - Помню типично довлатовскую хмурую улыбку – в ответ на мои неуклюжие попытки его расшевелить. Особенно тяжко ему приходилось в тот год перед последним в его жизни 24 августа (Довлатов умер в тот день 1990 года – В.Б.).Вернувшись из перестроечной Москвы с чудесными вестями, я первым делом отправилась к Сереже его обрадовать: в редакциях о нем спрашивают, хотят печатать, кто-то из маститых отозвался с восторгом, это настоящая слава. Сережа был безучастен. Радости не было. Его уже не радовали ни здешние, ни тамошние публикации, ни его регулярное авторство в «Нью-Йоркере», ни переводные издания его книг…»Тяжелый творческий кризис опустился над ним. «Чемодан» с сюжетами, который он увез Ленинграда, опустел. Новые темы были мелкие, раздробленные, писатель не хотел за них браться. Нью-йоркский воздух был серый, тяжелый, не давал вздохнуть полной грудью.Незадолго до смерти Довлатов рассказывал, что ему звонил один неожиданно тронувшийся умом знакомый. Его увезли в психиатрическую больницу, и оттуда он обзванивал приятелей, уверяя, что попал на тот свет. Довлатов не знал, как разговаривать с сумасшедшим и спросил, как там живется. «Хорошо», - ответил знакомый. – Кстати, тут все про вас спрашивают…»
Подробнее читайте на rusplt.ru ...
