2021-7-4 00:08 |
Если во время эпидемии не предпринимать разумных мер, то можно дождаться массовых волнений, погромов и даже убийств.
190 лет назад, 4 июля 1831 года, столицу Российской империи сотрясали беспорядки, куда более масштабные, чем памятное чуть ли не всем петербуржцам декабрьское восстание на Сенатской площади. Но если в тот раз народ был в роли пассивного наблюдателя, то в эти летние деньки он сам стал главным действующим лицом смуты, почти парализовавшей жизнь города. Брожение, ропот, пассивное сопротивление властям, длившееся уже несколько дней, 4 июля переросло в самый настоящий бунт. Причина — эпидемия холеры.Сказать, что вспышка заболевания была неожиданной, нельзя. Годом ранее холера накрыла Москву, где, впрочем, до бунта дело не дошло. Более того, времени, чтобы как следует подготовиться к чему-то похожему, было даже в избытке. О том, что такое холера, знали достаточно достоверно. Знали также, что это заболевание, пришедшее из глубин Индии, скоро пересечёт наши границы. Об этом свидетельствует современник и очевидец первой эпидемии холеры в России, Александр Пушкин: «В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом (это был Алексей Вульф, сосед Пушкина по имению — прим. ред.) Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял. Однажды, играя со мною в шахматы и дав конём мат моему королю и королеве, он мне сказал при том: "Cholera-morbus подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас". Студент объяснил мне, что холера есть поветрие, что в Индии она поразила не только людей, но и животных, что, по мнению некоторых, она зарождается от гнилых плодов и прочее — всё, чему после мы успели наслыхаться. Таким образом, в дальнем уезде Псковской губернии молодой студент и ваш покорнейший слуга, вероятно одни во всей России, беседовали о бедствии, которое через пять лет сделалось мыслию всей Европы».На самом деле всё обстояло даже хуже, потому что первые случаи заболевания холерой были зафиксированы в Астрахани ещё раньше — в 1823 году. Туда отправился петербургский врач-педиатр Степан Хотовицкий, который прожил там два с половиной года и сумел разработать комплекс мер по профилактике холеры. Эти меры впоследствии стали классикой — гигиена жилища, контроль водоснабжения, дезинфекция, профилактические диеты и контроль питания... Словом, были вполне реальные предпосылки к тому, что Россия встретит новый виток страшной эпидемии во всеоружии. Но поскольку холера в Астрахани прекратилась как бы сама собой, в Петербурге с облегчением выдохнули и ограничились тем, что 26 мая 1825 года объявили Хотовицкому «монаршее благоволение». Так что слова Пушкина, скорее всего, верны — судя по всему, в конце 1826 года в России всерьёз говорили о холере лишь он да Вульф.Время было упущено. А на советы Хотовицкого власти внимания не обратили. Вернее, обратили, но как-то странно, о чём и писал непосредственный очевидец и участник тех событий, генерал-майор Иван фон дер Ховен, автор любопытного очерка «Холера в Санкт-Петербурге в 1831 году». В частности, там упоминается изданное Министерством внутренних дел «Краткое наставление к распознанию признаков холеры, предохранения от оной и средства при первоначальном её лечении». Что же было рекомендовано этой методичкой? «Запрещается пить воду нечистую и пиво. Запрещается после сна выходить на воздух. Запрещается жить в жилищах тесных, нечистых, сырых. Запрещается предаваться гневу, страху, утомлению, унынию и беспокойству духа».Здесь прекрасно всё, куда ни глянь. Единственная вменяемая мера — запрет на питьё нечистой воды. Остальное же — дичайший бред. Запретить жить в «тесных и сырых жилищах» — интересно, как можно это осуществить, если большая часть простых людей, может и хотела бы переехать в чистые светлые квартиры, да только кто ж им даст? Запрет на пиво и вовсе абсурден, поскольку к тому моменту уже было известно, что употребление как раз-таки кипячёной воды и пива является прекрасной профилактикой холеры. А вспышки гнева и страха вовсю провоцировались самой властью. Было отдано распоряжение насильно свозить в холерные больницы с улиц всех людей, у которых полиция заметит признаки недомогания. Результат получился анекдотическим. Дело в том, что очень многие жители столицы, напуганные эпидемией, принялись тупо заливать свой страх спиртным — в том числе и пивом, наплевав на все запреты. Как уже и говорилось, это было правильным, хотя и интуитивным профилактическим ходом. Но полиция, едва заметив людей, шатающихся, или даже валяющихся от чрезмерной профилактики, сгребала их в холерный барак. А теперь представьте себе реакцию протрезвевших людей, которые обнаружили себя на койке в окружении умирающих. Они чуть ли не с боем вырывались из больницы и бежали домой как есть — в больничных халатах и колпаках, своим видом красноречиво подтверждая слухи о том, что «доктора свозят здоровых в лазареты, и травят их там до смерти». Словом, если долго давить на народ бессмысленными идиотскими запретами, то можно дождаться того, что случилось в Петербурге 4 июля 1831 года. И что было описано шефом жандармов Александром Бенкендорфом: «Чернь столпилась на Сенной площади и, посреди многих других бесчинств, бросилась с яростью рассвирепевшего зверя на дом, в котором была устроена временная больница. Все этажи в одну минуту наполнились этими бешеными, которые разбили окна, выбросили мебель на улицу, изранили и выкинули больных, приколотили до полусмерти больничную прислугу и самым бесчеловечным образом умертвили нескольких врачей. Полицейские чины, со всех сторон теснимые, попрятались или ходили между толпами переодетыми, не смея употребить своей власти». Во время погрома удалось спастись только одному доктору, престарелому Георгу Магнусу фон Молитору — его пощадили именно что в силу возраста.Но это были ещё цветочки. Бунт продолжался и на следующий день, разрастаясь и пожиная новые жертвы. На улицы вышло до трети всего населения столицы. Очагом бунта по-прежнему оставалась Сенная площадь. Его остановило только вмешательство высшей власти. Император, спасавшийся от холеры в Петергофе, явился в столицу.Поступок смелый, даже отчаянный. Многие считают, что Николай I вышел на Сенную один, в сопровождении лишь личной охраны. И произнёс настолько прочувствованную речь, что люди, раскаявшись, попадали на колени и обещали вести себя хорошо. Что в виде барельефа и зафиксировано на памятнике императору. Да, император был человек большой храбрости, но безрассудным он не был. И, хотя формула «Добрым словом и пистолетом можно добиться большего, чем просто добрым словом» ещё не была рождена, Николай I о чём-то таком догадывался. В качестве «пистолета» выступили Сапёрный батальон, Измайловский батальон и взвод жандармов. А о том, какими именно словами увещевал своих подданных Николай, оставил свидетельство отец известного писателя, Николая Лейкина, который был гостинодворским купцом и слышал выступление императора: «Государь усмирял народ одними площадными ругательствами... Он приехал на Сенную в разгар народного волнения, поднялся на ноги во весь рост в коляске и стал ругать народ направо и налево, а когда устал, то, указывая на Сенновскую церковь, грозно воскликнул: "На колени!" И весь народ упал на колени и начал креститься на церковь...»
Подробнее читайте на aif.ru ...
