Имена всех героев изменены по их просьбе. Большинство собеседников попросило опубликовать их мнения без привязки к городу, потому что боятся потерять раб…

Имена всех героев изменены по их просьбе. Большинство собеседников попросило опубликовать их мнения без привязки к городу, потому что боятся потерять работу. Все герои — действующие сотрудники гостелеканалов из четырех российских регионов.

Что изменилось после 24 февраля

Дмитрий, монтажер:

— На работе сначала активно обсуждали ********* [ввод российский войск] в Украину. Многие осуждали и негодовали. Но потом руководство запретило обсуждать тему ***** [военной спецоперации] в соцсетях и высказываться о ней. На кухнях — пожалуйста. По мере того, как Минобороны начало публиковать свои заявления о ядерном оружии, о том, что Украина собиралась напасть на Россию этим летом, про биолаборатории, коллеги начали постепенно менять мнение. 

Плоды пропаганды от федеральных коллег тоже дали о себе знать, когда на госканалах стали вещать: «Нацисты маршируют в Киеве с портретами Бандеры, ветеранов с георгиевскими ленточками шпыняют на 9 мая». Я не спорю, в Украине есть «нацики», но не в таком количестве, как рисует пропаганда. Украинцы рассказывали мне, что там есть ультраправые, но от них страдают преимущественно ЛГБТ-активисты и «леваки». В России такая же беда.

Это старый прием пропаганды — если врага не существует, то его изобретают.

Работа на ГТРК почти не изменилась. С сотрудниками на тему ***** [военной спецоперации] стараюсь не общаться. Нервы крепче будут. Все равно я останусь в меньшинстве и при своем мнении.

Маргарита, корреспондент:

— Мы освещаем тему размещения беженцев, помощи им. Ибо все остальное [спецоперацию] из региона освещать было бы как-то странно, мы даже не приграничная зона. Все работает, как и прежде, штатно. По сути, никаких особых изменений не произошло. Тема импортозамещения снова актуальна. Темы сложнее искать, так как повестка направлена на одну общую, впрочем, как и во время начала пандемии.

Честно, я всплакнула утром 24 февраля. Конечно, тема [спецоперации в Украине] обсуждается, как без этого? Некоторые медийные чатики публикуют анонимные сообщения, в которых говорится, что у нас чуть ли не драки в редакциях... Нет, спорят, обсуждают, но это, скорее, способ справиться с переживаниями.

Я устала уже от перемалывания этой темы. Никто из нас не может ни спрогнозировать, ни изменить что-то. Но нет! Надо ж бубнить постоянно про то, что «летим в тартарары», тем самым нагнетая негативную обстановку. Чем это может помочь выдержать кризис морально? Только хуже себе делаем постоянным «нытьем». Всем тяжело, но я стараюсь обороняться. Пока получается, но не всегда.

Бесят коллеги-паникеры, которые в погоне за просмотрами не гнушаются кликбейтными ссылками, в духе: все пропало, цены взлетят! Зачем людей еще больше нервировать? И да, мне не стыдно за страну, пусть хоть гнилыми помидорами закидают.

Игорь, сотрудник новостной службы:

— Я думал, что на государственные деньги можно делать хорошее областное медиа. Я говорил себе: я честно информирую людей, по возможности, помогаю решить их проблемы, я даже свободнее коллег из других СМИ, ведь не подчиняюсь местным «шишкам» и могу открыто писать об их промахах. И восемь лет назад я хоть и очень аккуратно, но мог рассказывать обо всем, что касалось моего региона.

Да, были маленькие «нельзя». Но я думал: я ничего не пропагандирую, а если я уйду — на мое место придет нечистый на руку человек и сделает хуже.

Зато если я останусь, если соберу таких же, как я, вот тогда мы покажем, что везде можно делать нормальную журналистику. Но с каждым годом этих «нельзя» становилось больше. И мне было куда уходить. Но я все успокаивал себя: «Ты уйдешь и уступишь место негодяю. Посмотри, у тебя прекрасная команда, и они разделяют твои убеждения. Здесь ты сможешь сделать больше, когда придет время».

И вот время пришло, а я ничего не могу сделать. Темы острее подорожавшего сахара приходится долго согласовывать. И это не гарантирует, что их не попросят удалить с сайта после публикации. Пока мне везет — меня, да и коллег, не заставляют ничего делать насильно. Но я чувствую, что это ненадолго. Я предчувствую вопрос: а чего ты хотел? Отвечу: я просто хотел делать хорошее медиа о своем регионе. Увы, это больше невозможно.

Алексей, видеооператор:

— По большей части коллеги мои довольно либеральных взглядов, на удивление. Так как мы видим всю подноготную региональной власти, никого убеждать не надо, что на всех уровнях происходит бардак, коррупция, беззаконие. Все это знают и все это понимают. И в разговоре с коллегами раньше никаких проблем не было. Всегда можно было какие-то аргументы привести, поспорить, и люди со мной соглашались. Но 24 февраля все поменялось. Люди стали очень агрессивными. 

Практически все взгляды поменялись вплоть до радикальных. Через 3-4 дня после начала [спецоперации] люди смотрели телевизор с криками «мочи хохлов, додавим гадин».

Сейчас никакого давления не оказывается, с коллегами спорим, аргументы они никакие не принимают. Люди будто стали физически другими. Причины, последствия, финал ***** [спецоперации] все видят по-разному, но все убеждены, что она нужна, что наше дело правое.

Телеканал никак не освещает [спецоперацию], только выполняет федеральную повестку, что с Москвы спускается: беженцы, которых принимают в регион, как им помогают. Какие-то отдельные акции мы не снимали, но все заседания, где наша власть что-то говорит, мы поддерживаем. Нас пока никуда не выводили, но, если будут, я точно никуда не пойду.

Антонина, сотрудница одного из гостелеканалов в Пензе: 

— Так совпало, что незадолго до начала военной спецоперации я приняла решение покинуть службу новостей, потому что работа там стала меня утомлять. Телевидение на самом деле большое, и помимо новостного блока есть много других интересных программ. Я просто ушла в другое направление, я больше не в повестке и на меня никто не давит. Телевизор вообще не смотрю больше года.

При этом в отличие от федералов, региональщики никогда не обманывали своих зрителей и не вводили их в заблуждение. Да, мы просто не говорили о чем-то, не давали и до сих пор не даем в эфир информацию о тех же митингах протеста и прочем. Но мы хотя бы не врем, и это, наверное, успокаивает.

Могу вам точно сказать, что никто и никогда не давал каких-то «ценных указаний» журналистам, что это не снимайте, а вот про этого не упоминайте. Все давно все понимают и без слов. И случилось это не 24 февраля, а намного раньше. В любом случае, у каждого остается выбор. Ты всегда можешь сказать себе: «Я не буду больше этим заниматься!» Но каких-то массовых увольнений, как видим, нет. Я думаю, их и не будет.

Аркадий, видеооператор:

— Я человек мирный, и события с 24 февраля переживаю очень тяжело. Лично я с украинцами не ссорился, врагов в них не вижу. Мне тяжело от того, что страдают мирные люди, дети, потому что я сам отец. И я не понимаю цели этой спецоперации. На работе меня это пока мало затрагивает. Протестные акции мы не снимаем. Но мы их до этого никогда не снимали. Тех, кто выходит в пикеты, я считаю смелыми людьми. Но местные телеканалы не станут о них рассказывать, потому что такова политическая действительность, и остро стоит вопрос выживаемости.

Я понимаю, что журналистика должна быть объективной и выслушивать разные мнения. Очень тоскливо, что этого в стране становится все меньше и меньше.

Региональные СМИ сильно зависимы от властей, поэтому выбора они не имеют. Да и жизнь в провинции в финансовом плане труднее, нежели в столице.

На телеканале настроения разные, я бы даже сказал полярные. Кто-то считает, что вводить войска [на территорию Украины] было необходимо. Типа: почему противники ввода войск молчали восемь лет, когда наших бомбили, и прочее бла-бла-бла? Другие считают иначе и говорят про братоубийственный конфликт. Эти трения проскальзывают иногда в разговорах. Но особого внимания на этой теме не заостряем: в потоке работы просто некогда.

Фото из архива «7х7»

О поступке редактора Первого канала Марины Овсянниковой

Алексей, видеооператор:

— Коллеги не понимают, зачем она это сделала. Считают ее либо слабоумной, либо что ее купили. На мой взгляд, история немного сомнительная, но прорваться в эфир — не вижу никаких проблем. Я, скорее, верю, что это было, и не поддерживаю мнение, что это постановка.

Я прекрасно понимаю, что девушка поставила на кон — это не только работа, это волчий билет для всей семьи. Скорее всего, уголовка ей [грозит] показательная.

Коллеги не понимают. Это, скорее, повод для шуток.

Я давно планирую уходить, потому что структура гнилая, денег платят мало. Я там, собственно, остаюсь из-за денег. А при первой же возможности куда-то уехать и зарабатывать еще где-то, я бы сменил работу. Ну и этическая сторона вопроса для меня важна. Я читал мнение, что товарищи-корреспонденты, не спешите уходить, потому что вы еще как-то можете повлиять на эту ситуацию.

Антонина, сотрудница одного из гостелеканалов в Пензе: 

— Поступок Овсянниковой у нас на работе никто даже не обсуждал. По крайней мере, в моем присутствии. Я лично считаю, что она сделала смелый шаг, хоть и отчаянный. Как говорит один мой знакомый, нельзя быть немножко беременной: типа, 15 лет работала на госканале, а потом вдруг все поняла. Я не осуждаю ее, но и не поддерживаю. Конечно, она все понимала прекрасно и до этого. Видимо, ситуация на Первом канале накалилась уже до такой степени, что редактор пошла на этот шаг. На региональных телеканалах не так жарко.

Сомневаюсь, что в наших курилках обсуждается тема в духе «я не могу здесь находиться, меня ломает». Нет такого, я вам честно скажу. И быть такого не может, потому что нет альтернативы.

В Пензе всего три телеканала, и все они так или иначе государственные. Если ты захочешь высказать свое мнение, отличное от редакционной политики, тебе будет больше негде работать.

Аркадий, видеооператор:

— Я считаю ее поступок смелым. Очень смелым! Мать двоих детей пошла на этот поступок. Сильная женщина!

Дмитрий, монтажер:

— После акции Марины Овсянниковой охрану на ГТРК не усиливали. Говорило ли руководство канала про недопустимость таких акций — не в курсе. Но я восхищен акцией Марины.

Ее поступок равен акту самосожжения.

На работе обсуждали, кто-то не одобрял. Но вряд ли кто-то из моих коллег, кто поддержал ее, смог бы такое повторить или выйти на улицу с пикетом. Я в том числе. Никто не хочет потерять работу и сесть в тюрьму, у многих дети. Ситуация в стране — как у Оруэлла. На канале собираюсь и дальше работать. Это единственное, что кормит меня. Другого выхода пока не вижу.

Маргарита, корреспондент:

— Это ее выбор. Каждый имеет право на свою позицию. Мне вот интересно, что будет дальше, она же призывает выходить на митинги. Сама-то выйдет, рискнет? Вот тогда и будет по-настоящему понятно, насколько она «борец».

Подробнее читайте на 7x7-journal.ru ...