Большинство современников не видело в Лермонтове настоящего таланта. Стихи тогда писали все, и даже убийца поэта Николай Мартынов слагал гладкие и техничные вирши. Многие считали, что тогда был убит не поэт, а всего лишь злой насмешник.

180 лет назад около семи часов вечера в окрестностях Пятигорска состоялась дуэль. Отставной майор Николай Мартынов стрелялся с поручиком Тенгинского полка Михаилом Лермонтовым.Впоследствии Александр Дюма-отец, один из самых горячих почитателей таланта Лермонтова, напишет: «Пистолетный выстрел во второй раз похитил у России драгоценную жизнь, составлявшую национальную гордость». Первый выстрел, как можно догадаться, раздался на Чёрной речке в 1837 году.Но кто в те годы догадывался, что Лермонтов — национальное достояние? Святослав Раевский, один из ближайших друзей поэта, уверял: «По поводу его смерти все плакали как малые дети». Однако несколько лет спустя священник Пятигорской Скорбященской церкви Василий Эрастов, отказавшийся отпевать Лермонтова, утверждал: «Вы думаете, все тогда плакали? Никто не плакал! Все радовались. От насмешек его избавились...»В чём же дело? Кто прав?Российскую ветвь рода Лермонтовых основал пленник русского царя Михаила Романова Георг Лермонт, шотландский наёмник времён Смуты. В 1613 г. он перешёл в православие под именем Юрий. Как и все Лермонты, он возводил свой род к некоему шотландцу Томасу Рифмачу.Есть шотландская легенда. Томасу Лермонту, который был горазд играть на флейте и волынке, явилась эльфийская королева и показала ему своё царство и искусство. «После этого он спел такие песни, что женщины плакали, а мужчины грустили. А потом такие, что одни улыбались, а другие хохотали». Но всему есть своя цена. «Томас Лермонт, — гласит легенда, — перестал общаться с людьми. Он их не понимал, а они не понимали его. Люди ему надоели. И Лермонт отправился назад, в Волшебное Королевство».Ключевые слова — «люди ему надоели». Это справедливо по отношению к Томасу Лермонту и к Михаилу Лермонтову. Вот как пишет Николай Сатин, его ровесник и товарищ по Благородному пансиону при Московском университете, где учился Михаил Юрьевич: «Вообще все товарищи не любили Лермонтова за его наклонность подтрунивать и надоедать».А вот другой человек, которому посчастливилось познакомиться с Лермонтовым близко, Иван Забелла: «Впечатление, произведённое им на меня, было жуткое. Я видел в нём столько злости, что близко подойти к такому человеку мне казалось невозможным, и я струсил...»Вот Иван Панаев, литератор, друг Некрасова: «Даже с близкими людьми Лермонтов не был общителен. У него не было ни малейшего добродушия. Ему непременно в кругу общения была нужна жертва, и, выбрав её, он начинал беспощадное преследование».Николай Колюбакин, разжалованный в солдаты и сосланный на Кавказ за пощёчину своему командиру, был там одновременно с Лермонтовым. Они быстро подружились, но, поскольку и сам Колюбакин обладал «невыносимым характером», столь же быстро и разошлись. До дуэли между ними дело не дошло, хотя Колюбакин, прочитав роман «Герой нашего времени», узнал себя в «пошляке Грушницком». Но при этом он оставил свидетельство о том, что Лермонтов действительно мог играючи настроить против себя не одного человека, а сразу нескольких: «Однажды четверо приятелей наняли фуру и ехали в ней в Георгиевск. В числе четверых находился и Лермонтов. Он сумел со всеми тремя своими попутчиками перессориться на дороге и каждого из них так оскорбить, что все трое вызвали его на дуэль. В Георгиевске выбранные секунданты не допустили подобной дуэли — троих против одного — и не без труда уладили дело холодным примирением».Неужели прав священник Эрастов?Отчасти — да. Но только отчасти. Маленький Лермонтов был совсем другим. Его бабушка Елизавета Арсеньева, которая, собственно, и воспитала будущую звезду русской поэзии и прозы, писала в своём дневнике о внуке так: «Мишеньке 4 года. Он очень добронравный. Глаза его лучатся умом и добродушием. И даже к посторонним он относится с душевною теплотою...»Насчёт самой бабушки тоже сохранились воспоминания. «Его товарищи по училищу её уважали и любили. Мы должны были проходить мимо их дачи и всегда видели, как почтенная старушка, стоя у окна, издали крестила своего внука и продолжала крестить всех нас, пока длинною вереницею не пройдет весь эскадрон».А потом что-то случилось. Маленький мальчик Мишенька, любивший, по словам бабушки, коломенскую пастилу и овсяный кисель, превратился в человека, о котором его кавказский приятель Моисей Меликов скажет: «Миша обладал глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти, умные, с черными ресницами, делавшими их ещё глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал ему симпатичен. Но иной раз это были не глаза, а две щели, наполненные умом и злобой».Разгадка этого превращения довольно проста. И говорит о ней сам Лермонтов в своих дневниках. «Я отравлен светской жизнью». «Мне всё наскучило, и люди, и вещи...» «Я не понят...»Последние слова объясняют многое, если не всё. Безразмерный, почти божественный талант жаждал признания. Здесь и сейчас. Сразу. Тем более что признания и даже поклонения Лермонтов был достоин уже в юности: того же «Демона» написал семнадцатилетний юнкер.Сергей Довлатов написал: «Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый — гений?»Действительно, кто поверит? Тем более что во времена Лермонтова стихи писали, в общем-то, все. Да тот же Мартынов, застреливший поэта, тоже слагал вирши, причём довольно-таки гладко и технично.Самое интересное, что по ту сторону фронта к Лермонтову относились как полагается. Среди горцев до сих пор бытует легенда о всаднике в красной рубахе. Михаил Юрьевич действительно надевал во время сшибок красную канаусовую рубаху — из недорогого шёлка-полусырца. И горцы откуда-то прознали, что этот всадник в красной рубашке пишет стихи: «Это русский гегуако. Убить гегуако — величайшее преступление. По красной рубашке не стрелять!» Гегуако в традиции народов Северного Кавказа — бродячий певец-сказитель, что-то вроде скальдов у викингов. Или, если говорить о шотландской традиции, бардов.Некоторые из них были злыми насмешниками, а иной раз и невыносимыми в личном общении людьми. Но даже в таком случае каждый из них обладал правом неприкосновенности. Трагедия потомка барда Томаса Лермонта в том, что современное ему общество позабыло свои корни и слишком поздно признало в нём настоящего гения и национальное достояние.

Подробнее читайте на aif.ru ...