О задержаниях руководства пермской колонии

— Оксана, расскажите, что такое ИК-37 в Пермском крае, что там происходит?

— ИК-37 — это кол…

О задержаниях руководства пермской колонии

— Оксана, расскажите, что такое ИК-37 в Пермском крае, что там происходит?

— ИК-37 — это колония для бывших сотрудников силовых ведомств. Она отличается от обычных колоний - по ней особо не поступало жалоб от заключенных. Но по одной истории оттуда был даже спецдоклад ООН. В колонии погиб омоновец Артем Тронин. Тогда Илья Асламов еще не работал начальником, но замначальника уже был Андрей Шварёв. Смерть Тронина была криминальной, насильственной: он был весь синий, истерзанный, измученный. Омоновец неоднократно говорил другим заключенным, что Шварёв ему лично угрожал расправой. В декабре 2017 года Тронин вернулся [в ИК-37] из другой колонии - и 1 января его нашли повешенным. Родственники два года добивались возбуждения дела, была собрана база доказательств, многочисленные экспертизы. Но следователь это дело прекратил.

Работать с ИК-37 непросто, потому что заключенные там грамотные и не доверяют [обращения с жалобами] общественникам и журналистам. Но мне лично родственники заключенных говорили, что за счет сидельцев колония покупает технику, компьютеры, мебель, идут ремонты. Эти слова еще нужно проверять.

Также я общалась с женой осужденного Руслана Алиева [Алиев — один из заключенных, открыто рассказавших о коррупции в ИК-37 — прим. ред.]. Она предоставила очень большой объем информации по тому, как они [заключенные и их семьи] колонию содержат. Им надоело платить, надоело что-то покупать в обмен на то, чтобы человек сидел без угроз жизни. Потому что в какой-то момент между замначальника Шварёвым и начальником Асламовым даже началась конкуренция: сначала один приходит и требует 200 тысяч, потом второй. Они не боялись никого, ведь Следственный комитет не дает хода жалобам и обращениям. Шварёв и Асламов чувствовали себя безнаказанными хозяевами в своей зоне.

Руслан Алиев вызвал оперативников [которые обеспечивают безопасность в колонии] и на их видеорегистратор записал обращение, что начальство колонии вымогает у него деньги и угрожает расправой. Запись он передал родственникам.

Жена Алиева Ирина фиксировала доказательства: денежные переводы [часть покупок в ИК-37 совершалась за безналичный расчет — прим.ред.], телефонные разговоры [с предпринимателем Олегом Поповым, который по поручению Асламова выступал посредником во взятках, а затем был задержан — прим.ред], документы, чеки [за покупку вещей на деньги заключенных]. Со всем этим она пошла в ГУФСИН, ФСБ, прокуратуру, но уголовное дело не возбуждали. Я подумала, что смогу предать огласке эти сумасшедшие факты коррупции — и мы [с Алиевыми] решили рассказать о произволе в колонии публично.

И то Алиев мог отказаться в последний момент. В колонии на него могли как угодно надавить. Но когда я публиковала материалы, оперативно попросила уполномоченного [по правам человека в Пермском крае] обеспечить безопасность Руслану.

— Огласка помогла?

— После публикаций постановление об отказе в возбуждении уголовного дела было отменено. В то же время начали действовать сотрудники ФСБ: они поехали в колонию, опечатали там морозильную камеру, про которую мы даже не писали. Даже сотрудники колонии стали давать показания на Шварёва и Асламова - не все люди в погонах хотят ежедневно нарушать закон. Им тоже надоело быть под начальниками, для которых уже не осталось ни закона, ни чести офицерской.

31 июля 2023 года Шварёв уволился из ИК-37. Видимо, узнал, что готовится уголовное дело. Его возбудили по статье о превышении должностных полномочий за то, что Шварёв предоставил Руслану Алиеву сотовый телефон. Где [во время следствия был] Шварёв — неизвестно. Была информация, что он ушел на войну [после сообщения о возбуждении уголовного дела]. Следователи обещали, что будут проводить с ним следственные действия, и [5 апреля] его отправили в СИЗО. Никто еще не видел материалов дела, протоколов допроса.

— Что с Русланом Алиевым сейчас?

— Насколько я знаю, он уехал на войну.

Андрей Шварёв, замначальника пермской ИК-37. Фото: prgu.ru

Начальник пермской ИК-37 Илья Асламов

— Что происходило с начальником ИК-37 Ильёй Асламовым во время следствия над Шварёвым?

— Асламов [на время следствия в отношении Шварёва, начатого летом 2023 года] не отстранялся от занимаемой должности. В колонии находятся сотрудники, которые дали показания на Шварёва и Асламова. Они были у Асламова в руках. Мы же понимаем, что могло с ними происходить и какое давление на них оказывалось.

[Движение по делу в отношении Асламова] началось после моего разгромного поста [в котором описывалось, что следователь регионального Следкома не занимается расследованием уголовного дела в отношении Шварёва]. Асламов через своих подчиненных стал подавать на меня заявления в полицию, пытаясь меня привлечь за клевету.

Сейчас его все-таки арестовали по подозрению во взятке. Думаю, просто никто не посмел задержать сразу [во время задержания Шварёва] Асламова. Не хватало, может быть, каких-то доказательств. Но у него пока покушение на взятку. Следствие пока работает и по этой колонии, и по другим, где он работал. Я не знаю, какие он дает показания, признает вину или нет.

— Как, по вашему, будут дальше развиваться дела в отношении Асламова и Шварёва?

— Дела — это как бы борьба с коррупцией. Но адвокаты обеспокоены: почему вменяется только взятка, было же вымогательство с использованием служебного положения. Но тут главное, что они [силовики] хотя бы возбудили дела.

— Думали ли вы, что дела на Асламова и Шварёва могут развалить, закрыть?

— Исходя из опыта предыдущих дел, я была убеждена, что все замнут. Мы не ждали [положительного результата]. Я регулярно писала и напоминала правоохранителям, что у нас собран большой фактаж, серьезные доказательства, но никаких действий по этим делам не проводится.

Если посмотреть, как расследуются другие уголовные дела, когда в считанные часы людей арестовывают, проводят обыски — они развиваются стремительно. А здесь у нас резонанснейшее уголовное дело, но не происходит ничего. [Шварёв в начале расследования] не задержан, не допрошен, у него не проведен обыск. Поэтому я и писала об этом: почему следком в течение полугода не дает никакой результат.

Эти уголовные дела — результат публичной огласки, принципиальной позиции осужденных, работы адвокатов и общественного резонанса. Но система даже эту ситуацию использует для решения своих задач. А безнаказанность должностных лиц в системе ФСИН [никуда не делась].

— Почему все-таки удалось добиться уголовных дел и их расследования?

— Когда я делаю материал, мне нужен результат. Просто написать и забыть - невозможно. Здесь было очевидно, что есть доказательства и на это не смогут закрыть глаза. Для меня это нормальная журналистская работа: тебе попадает в руки информация, ты с ней работаешь. Нужно, чтобы огласка к чему-то приводила.

— У вас в карьере уже были случаи, когда после ваших публикаций были такие результаты?

— Я делала фильм-расследование «Смертельный конвейер» о том, как у нас [в Перми] делают операции на открытом сердце. Выяснилось, что людей там режут когда надо и когда не надо, были летальные исходы. Это было рискованное расследование.

[Бывший главврач Федерального центра сердечно-сосудистой хирургии Сергей] Суханов уже умер, но при жизни был абсолютно недосягаемый, никакой критики [в его адрес не было]. Я не работала тогда ни в каком СМИ, за свой счет сняла фильм. После этого конвейер остановился, больше такого не происходит. После фильма тоже было непросто: были угрозы, какие-то стрелки [встречи для разборок] мне назначали. Но мне повезло, что о проблеме говорили в Москве, и я уехала туда, чтобы рассказать об этой ситуации.

О журналистике

— Как вы себя позиционируете: вы журналистка, активистка или правозащитница?

— Я журналист — у меня никаких других профессиональных навыков нет. Сначала я работала на пермском телевидении. Это был очень хороший опыт. У нас была частно независимая телекомпания, и повезло, что моими учителями были настоящие журналисты, которые научили все-таки журналистике, а не обслуживанию власти. Телевидение - это работа на массовую аудиторию. Но чтобы делать серьезные материалы, с телевидения пришлось уйти. Потом я работала редактором независимого издания «Пермский обозреватель». Для многих пермских журналистов это было важное место, потому что было не так много возможностей не зависеть от властей.

Из “Обозревателя” я ушла в 2013 году, с 2014 по 2022 год работала главным редактором газеты «Территория Пермь». Выпускала издание в одиночку, но это было официальное СМИ, 12 полос каждый месяц. Почти в каждом номере у меня было одно или даже два расследования о незаконных уголовных преследованиях. Тогда еще не было никаких политических дел, вот этого конвейера, как сегодня, а также рейтинговых дел, на которых органы отрабатывали незаконные преследования. Сейчас политические преследования стали смазанным механизмом.

Теперь я веду телеграм-канал и иногда пишу для других СМИ.

— Как вы воспринимаете журналистику, что вкладываете в это понятие?

— Мои наставники научили меня, что журналисты — элита общества. Что нет никакого должностного лица, чиновника, депутата, про которого ты не можешь написать, если у тебя есть факты. Это очень важная школа — никого не бояться.

Я считаю, что журналист должен быть и активистом, и общественником, и правозащитником. Журналист не перестает быть журналистом, если ему интересна правозащита. Все 20 лет, которые я работаю, знакомлюсь с людьми, пишу о них, стараюсь помочь. Это нормально: сделать больше, чем просто материал. Цель журналиста — формировать общественное мнение своих современников. Кто-то, может быть, считает, что он просто пишет о каких-то темах и не обязан принимать их близко к сердцу — я по-другому работаю.

— Вы не согласны с тем, что журналист должен сохранять объективность, не опираясь на личное мнение?

— Я училась на журналиста, работаю больше 20 лет, и я не помню, чтобы где-то было написано, что журналист не может высказывать свое мнение в своем материале. Наоборот, есть теория журналистского расследования, которая гласит, что расследование — это работа с объемом информации, из которой журналист делает выводы. Делать выводы — это риск, ты берешь на себя ответственность и должен быть готов пойти в суд за каждое свое слово.

У меня нет комплекса неполноценности по этому поводу, я себе уже все доказала. Я за эту профессию дорого плачу. Никогда не шла ни на какие компромиссы, хотя соблазнов было очень много. Кто-то пошел на эти соблазны, кто-то пошел на компромиссы со своей профессиональной совестью и обслуживает власть, работает не на массовую аудиторию, а на конкретных людей. Мне тоже надо было где-то работать, ребенка кормить и так далее. Но почему-то я считаю, что лучше полы пойти мыть, и это будет честнее, чем я буду использовать свои профессиональные навыки и то, что меня научили — правильно научили — для того, чтобы работать на кого-то. 

— О каких соблазнах вы говорите?

— За все время работы ко мне подходили и предлагали на какую-нибудь партию работать или на каких-то депутатов. И я знаю, что [другие] люди соглашались, спокойно себя при этом чувствуя. Называли себя журналистами, работая на администрацию и губернатора.

Ты, например, можешь иметь соблазн быть более защищенным, быть под крылом какой-то организации. Но это же будет компромисс. Я понимаю, что не смогу там свободно работать. Сейчас этот компромисс означает работать на тех, кто манипулирует общественным сознанием, не просвещает людей, а еще больше вводит их в заблуждение.

Мне везло: сначала я работала на независимом телевидении, потом в независимом издании. А когда у меня не было возможности делать работу независимо, я просто уходила и делала это сама, чтобы оставаться независимым журналистом.

О гражданской позиции

— На вас составляли протоколы о дискредитации армии в 2022 году. За что?

— Три протокола. [24 февраля 2022 года] я сразу же написала [антивоенный пост с критикой Путина] — первый штраф был за него. Один был за репост, по-моему, [поста оппозиционного политика Ильи] Яшина, — наверное, про Бучу.  А третий — за комментарий, но я уже не помню, о чем. Они [полиция] в одно дело хаотично скидывали несколько комментариев, репостов и постов. [В начале войны] это, видимо, были показательные процессы, они [силовики] отрабатывали эту всю дискредитацию. Рассматривалось это все на автомате: полицейский путал слова «дискредитация» и «дискриминация», судья ничего не понимала сама.

На один штраф мне собрали, остальные до сих пор висят неоплаченные.

— Даже после этих штрафов вы продолжаете очень смело высказываться в социальных сетях и в целом ведете себя, что называется, очень броско: критикуете федеральные и местные власти, Путина, силовиков и ФСИН. Откуда у вас такая смелость?

— Я высказывалась по поводу войны. Я высказываюсь по поводу наших русских людей. Хотя сейчас про войну не пишу, потому что особого смысла не вижу - все знают мою позицию. Глупо повторять то же самое и оказаться в тюрьме. Люди, которые за нами следят, знают, что я не боюсь и буду называть вещи своими именами.

Я не буду называть никого иноагентами, не буду называть Алексея Навального экстремистом - называю его героем России. Это мое право, и я буду им пользоваться.

Конечно, надо быть осторожным, понимать, с кем имеешь дело. Но я считаю, что нельзя участвовать в этом безумии [государства]. У каждого человека есть выбор. Ты всегда выбираешь то, в чем ты участвуешь, и то, в чем не участвуешь.

— Перед интервью вы говорили, что ваш телефон прослушивают. Откуда вы это знаете?

— У меня есть информация из разных источников. Вероятно, это [прослушку] делает Центр «Э» [по борьбе с экстремизмом и терроризмом] или ГУФСИН, с которым у меня противостояние. В общем-то, я делаю, говорю, думаю одно и то же. А вот подставлять людей, которые ко мне обращаются и не готовы публичить себя, я не хочу. Только об этом переживаю.

В 2021 году Оксана Асауленко участвовала в выборах в гордуму Перми. Фото предоставлено героиней

— В 2021 году вы хотели стать депутатом пермской городской думы. Зачем вам это было нужно?

— Я участвовала в компании независимой коалиции «Плюс один» [объединение пермских общественников, выступивших на выборах против кандидатов от «Единой России», — прим. ред.], мы хотели дать людям альтернативу «Единой России». И мы оживили, действительно, кампанию. Этот опыт научил меня тому, что туда [в политику] больше не пойду. Потому что надо заниматься все-таки своим делом. Политика - это про пиар, другие механизмы, не как в журналистике. Как журналист я всегда могу на доверии разговаривать с любым человеком. А на депутатов смотрят по-другому, им не доверяют. Люди считают, что депутаты чьи-то.

— Как думаете, что вы будете делать через год?

— У нас такая жизнь, что я даже [не могу представить]… Заниматься мне хотелось бы все тем же — журналистикой. Хотелось бы помасштабнее какой-то ресурс, где можно было бы аккумулировать такие дела [о произволе в российских тюрьмах]. Показывать, какие незаконные и несправедливые процессы происходят, как фальсифицируют дела, — вот это все. Думаю, через год ничего не изменится, и писать придется о том же самом. Ну и тема колоний и прав человека в местах лишения свободы, к сожалению, остается самой актуальной в этом смысле.

А так - хотелось бы быть на свободе. Сейчас это самое главное — как-нибудь продержаться это время.

Подробнее читайте на 7x7-journal.ru ...