Дмитрий Крестьянкин: "Мне до сих пор интересны проблемы, которые интересуют подростков, и я до сих пор слушаю ту же музыку, что и они. Наверное поэтому у нас так много точек пересечения, и поэтому я на эту тему говорю.

В РАМТе состоялась премьера спектакля режиссера Дмитрия Крестьянкина "Деревня и я". Жанр спектакля, кажется, единственный в своем роде: документальный спектакль о жизни подростка на селе.

В соответствии с заданностью жанра на сцене два актера Сергей Печенкин и Нелли Уварова отрешенно, практически безэмоционально читают рассказы школьников от 12 до 17 лет, живущих совсем недалеко от двух столиц, иногда на расстоянии ста километров. Рассказы беспощадно-откровенные по отношению к самим себе, к жизни, мечтам.

Задумка показалась настолько необычной, что потребовала продолжения разговора об увиденном с Дмитрием Крестьянкиным. Так состоялось знакомство с режиссером, который ставит спектакли о подростках (в том числе из детских домов) и с их участием. Потому что это часть его жизни.

- И расскажите, пожалуйста, для начала о ваших курсах в институте, которые называются "Начало. Интенсив" и "Антология протеста".

- С чего бы начать...

- Весь курс читать не надо!

- Это не совсем институт. У меня есть курс у Сергея Дмитриевича Бызгу в театральном институте в Петербурге, там я преподаю актерское мастерство. А то, что вы назвали: в Петербурге есть театральная гостиная "Винчи", где актеры после выпуска из института или люди, которые хотят заниматься театром, могут пройти допподготовку – там читаются курсы по разным темам. В гостиной мы с моим товарищем Леоном Словицким два раза набирали курсы и вели их. Оба курса были связаны с заранее выбранной определенной тематикой, и мы рассматривали вопрос с разных сторон. Скажем, каким может быть протест: политический, протест против самого себя, в коллективе. А слушатели выбирали тему, которая им интересна.

- И учатся там не подростки, правильно я понимаю?

- Не подростки. Это люди постарше.

- Но вы много работаете с подростками или для них. Спектакль "Деревня и я" не единственный и не первый. Вы поставили знаменитый во всем мире "Наш класс" по пьесе Тадеуша Слободзянека, "Воскресного ребенка" Гудрун Мебс. Они (и книги и дети) так важны для вас?

- Я действительно затрагиваю проблемы подростков и часто работаю с ними. У меня есть проект "Театральный дом", где мы с ребятами из детских домов делаем спектакли. Как раз в это воскресенье будет спектакль "Илиада", основанный на древнегреческом эпосе и на документальных историях ребят, которые в нем участвуют: 20 артистов, подростки от 10 до 23 лет. Это уже второй спектакль команды. Первым была "Одиссея". Тоже наполовину документальный спектакль, наполовину эпос. До этого было поставлено четыре спектакля с подростками. Над пятым мы сейчас работаем.

А тема мне эта интересна наверное потому, что я сам в каком-то смысле застрял в подростковом возрасте. Я не проводил глубокий анализ самого себя, но мне до сих пор интересны проблемы, которые интересуют подростков, и я до сих пор слушаю ту же музыку, что и они. Наверное поэтому у нас так много точек пересечения, и поэтому я на эту тему говорю. Пока есть такая возможность. Пока я не стал совсем взрослым.

- У спектаклей, где играют подростки есть своя аудитория, свой зритель, кроме родителей и близких друзей?

- Я работаю с ребятами из детских домов, у них нет родителей. Но по большому счету одна из задач, которую я ставлю себе как художник, как режиссер — выпустить спектакль ничем не уступающий профессиональному в государственном театре. Соответственно, зритель – не мамы и папы, не бабушки и дедушки, не тети и дяди, а обычный петербуржец (почти все такие проекты я делаю в Питере), и он приходит со стороны. И пока что (тьфу-тьфу) – это удачно, это работает, и зритель на спектакли приходит.

- Заранее извиняюсь, что задам вам довольно жесткий вопрос про детей из детских домов. Так вышло, что я давно слежу за ними: в детских домах, за тем, как они взрослеют. И большинство, как ими ни занимаются, к сожалению вырастают в потерянных людей. И для общества. И (что хуже) для себя самих. Они не могут найти свое место. Безусловно, огромное количество проблем происходит от генетической предрасположенности и организации детских домов. Вы, зная ситуацию лучше моего, занимаетесь с ними театром. Вы видите у них заинтересованность, или они пару раз приходят посмотреть на известного человека, а дальше бросают? В чем смысл занятий с такими непростыми детьми?

- "Театральный дом" реализуется на базе благотворительного фонда "Подари мне крылья". У него ряд проектов, и один из них – театральное направление, которое курирую я. Смысл такой: мы не растим великих артистов, не готовим их к поступлению в вуз (если кто-то захочет поступать, мы, естественно, поможем), мы создаем для ребят зону безопасности, зону свободы. Что я имею в виду? Занятия проходят вне детского дома. До карантина, до пандемии они проходили на базе театра "Балтийский дом", и после школы ребята сами приезжали туда на занятия.

Штука в чем: когда ты живешь в детском доме или в приюте, ты 24/7 общаешься с одними и теми же людьми. У тебя есть нянечки, есть воспитатели. Отношения с ними могут быть лучше, хуже, но вы постоянно вместе. У тебя есть школа, где ты тоже видишь одних и тех же людей. И очень часто появляется потребность в неком месте, куда можно прийти и поговорить о чем угодно, рассказать о своих проблемах, трудностях. И мы это место, куда они приходят два раза в неделю, создаем. Нет никакого кастинга, кто хочет, тот и приходит. Естественно, есть некоторая текучка. Как вы сказали: кто-то пришел, посмотрел – "прикольно", и ушел. А кто-то задержался надолго. Сейчас у нас около 20 ребят, и они с нами уже третий год. Эта команда сделала уже два спектакля. Они проездили с гастролями всю страну, победили на нескольких театральных фестивалях. Мне было важно создать не столько театр, сколько место тусовки, где подростку будет комфортно находиться. Плюс творчество. Важный момент: помимо меня там работает еще несколько педагогов – профессиональных актеров. Получается, что мы показываем позитивный пример – они видят взрослых, которые сосуществуют с ними не по приказу, а по принципу диалога, чего они чаще всего лишены в своей обычной жизни. А через это мы пытаемся научить их ненасильственным, негрубым образом новому способу коммуникации.

Три года назад к нам на занятия приходила девочка. И она немножко хамила... Ну, как немножко?! Она хамила, пыталась сорвать занятия. И была мысль попросить не приходить, потому что когда она появлялась, все рушилось. Мы собрались с педагогами, и я сказал: "Она же приходит. Значит, ей тут что-то надо". Она один раз пришла, два раза пришла, три. И мы с ней договорились: приходи, раз тебе хочется. Можешь ничего не делать, можешь сидеть в телефоне, главное – не мешай! Она ходила, ходила, и со временем стала заниматься. И оказалось, что она умеет круто петь, танцевать, и вообще она очень талантливая, очень умная. Просто изначально она была не готова этим делиться. А так как мы создаем комфортную среду, где-то через полгода человек понимает: "Я – в безопасности". И начинает раскрываться. Для этого все создавалось. И ребятам, как я вижу, это очень важно. Они приходят, они хотят быть здесь.

Плюс еще такая штука: я (надо быть откровенным) не очень хороший педагог, я не очень держу границы. Я слышал такое мнение, что в проекте вот педагог, а вот дети. Они на два часа собираются в этот день, на два часа – в другой. Все. А я с ними встречаюсь помимо занятий. Они могут прийти на мои спектакли, я могу к ним приехать в приют. Был даже случай, девочка накосячила, и меня вызывали. Я чувствовал себя родителем на родительском собрании, которому говорят: "Посмотрите, что она творит! Повлияйте!" Как ни странно, это работает, потому что мы дружим, а не работаем.

Еще один пример: самый первый спектакль с ребятами из этой "зоны" у меня был поставлен лет пять назад и уже два года не играется, но с теми ребятами мы до сих пор общаемся, встречаемся, переписываемся. И недавно они мне заявили: "Дядя Дима! Давай с тобой сделаем еще один спектакль!" Я говорю: "Приходите в "Театральный дом". Они: "Нет, там тусовка другая. Давай отдельно". "Ну, давайте". Тот спектакль назывался "Зеркало", он исследовал их в тот момент, было много импровизаций. Они выходили на сцену, зачитывали топ Яндекс-новостей и рассказывали, кто они сегодня. "Сегодня я – весельчак! Сегодня я – побитая собака! Я -...". И они придумали: "Раз тогда про настоящее был спектакль, давайте сделаем его же про нас сегодняшних. Пять лет прошло – мы изменились. И дальше будем раз в пять лет собираться и делать спектакль про нас". То, что инициатива исходи тот них, причем такая прикольная идея, для меня является показателем, что все работает.

- Мне, кстати, когда я смотрела спектакль "Деревня и я", пришла такая же идея: "отслеживать" героев. Понятно, что это долгосрочный проект, но такое бывает в кинематографе, когда показывают одних и тех же людей через 10 лет, через 20.

- Есть фильм "Рожденный в СССР", очень классный!

- Да. Идею придется "доставать из чемодана" раз в 10 лет, а остальное время придется заниматься чем-то другим. И раз уж мы с вами так "элегантно" перешли к спектаклю, который стал поводом разговора, расскажите, как вы, питерский режиссер, оказались постановщиком спектакля в РАМТе?

- История была такая: РАМТ проводил лабораторию, в которой мог поучаствовать каждый режиссер.

- Давайте сразу объясним, что такое театральная лаборатория.

- Лаборатория – это мероприятие, которое театр проводит для определенного сегмента режиссеров. Каждый режиссер пишет "я бы хотел сделать такой спектакль, он будет про это". Представитель театра отбирает заявки, которые ему понравились, дает площадку, минимальное финансирование, и в очень короткие сроки режиссер с артистами этого театра делает эскиз спектакля. Часто актеры приходят с текстом или показывают кусок будущего спектакля. Руководство театра смотрит, и если эскиз нравится, он доделывается до спектакля.

В РАМТе была очень интересная тема – "драматургия для подростков".

- А как узнать, что у РАМТа есть такая лаборатория, если вы работаете в Питере?

- Обычно информация выкладывается на сайте театра или на сайте std.rf Союза театральных деятелей. Плюс сарафанное радио. Лабораторию РАМТа мне скинуло человек пять. В конце концов мы с "Плохим театром" (это еще один мой проект) приехали на фестиваль "Арт-миграция" в Москву, где ко мне подошла завлит РАМТа Мила Денева со словами: "О, класс! Мне нравится твой спектакль. А ты слышал, у нас лаборатория? Поучаствуй в ней, напиши заявку!" Это была последняя капля, и я написал заявку, хотя правила были сложными. Так как это была лаборатория по поиску новых форм, в условиях было написано: "Вы должны сделать то, чего еще не было в театре". Страшная задача, потому что в театре чего только не было!

- Можно было уточнить, с какого века.

- Я решил отталкиваться не от формы, а от темы. Потому что когда-то давным-давно я проводил часть детства в деревне, и у меня сохранились об этом теплые воспоминания. Я подумал: "А что сейчас происходит в деревне?" Раньше деревня была довольно изолированным местом. Были четко городские и деревенские, и вся информация – что там происходило – оставалась в деревне. Сейчас, при наличии интернета, подросток живет в деревне, но у него есть выход в мир, он может узнать, что угодно, о чем угодно! И мне стало интересно, как в сознании современного школьника уживается, что он, живя в Выксе, видит Дубай. И я в заявке прописал, что мы бы хотели организовать экспедицию по деревням. Заявка прошла, РАМТ одобрил. Нам оплатили дорогу в населенные пункты, которые мы указали.

- Вы собирались делать спектакль, но у вас вообще не было материала? Вам подписали заявку, и вы поехали его собирать?

- Да! Все было одобрено только на уровне идеи. Понятно, что это было "ныряние в холодный пруд", потому что ты не знаешь, соберешь материал или не соберешь. И что вообще тебя ждет. Так мы с драматургом Элей Петровой отправились по деревням. Нам помог проект "Учитель для России". Суть его в том, что молодые специалисты проходят допподготовку и отправляются в малонаселенные пункты, где изнутри пытаются чуть-чуть менять структуру школы, осовременивать ее. Мы с ними давно дружим, поэтому к ним и обратились: "Укажите нам населенные пункты, куда бы мы могли с таким проектом съездить". Потому что география страны у нас большая, а бюджет не такой большой, и нам подходило что-то близко к Питеру, либо к Москве. Они нам дали список, где было порядка 30 населенных пунктов, и методом тыка мы выбрали, куда едем. И я очень рад, что география оказалась централизованной: в спектакле появляется слева надпись, сколько километров от Москвы. Иногда это очень маленькое количество километров, час-полтора часа езды на машине. Но при этом ты встречаешь другой мир, абсолютно другую реальность. И это еще круче, чем если бы мы уехали на Урал или в Сибирь, потому что этот мир совсем рядом, но он почти не пересекается с миром больших городов.

- 25 лет назад мы жили у моей подруги в Италии под Падуей. И однажды ее брат спросил: "Где вы сегодня были?" Я ответила: "В Венеции". Он посмотрел на меня завистливо и сказал: "Везука тебе! Я еще ни разу не был в Венеции". А там километров 40 и электричка ходит 2 раза в час. А недавно я смотрела советский фильм, где парень спрашивает у девушки из Подмосковья: "А ты была Москве?», и она отвечает: "Это же очень далеко!"

Почти никто из героев "Деревни" не был в Москве или в Питере. И, возможно, никогда не поедет. Это очень интересная подробность. Я много езжу по стране и, общаясь с подростками, понимаю, что состояние ущемленной невозможности только в головах, но никак не "железный занавес". И в этом плане ваш спектакль вневременной, в нем нет ничего особенного. Или есть?

- Здесь вопрос "оптики". Мне кажется крутым, когда спектакль оказывается вневременным. Особенно, когда ты делаешь про конкретное время, а потом появляется эта вертикаль, и ты вдруг понимаешь, что это мировая и вневременная штука. Поэтому мы и заканчиваем историю словами, что это могла быть любая деревня на любом расстоянии от Москвы (и можно было бы добавить – "в любое время"). Из остатков материалов мы сделали фильм, он на сайте РАМТа выложен. Я скинул его моей маме посмотреть, мама в деревне жила всю подростковую жизнь, и она Сказала: "Это моя история, моя реальность”. В этом-то и крутость, что это личная, но общая история. И я согласен, что конечно же дело в голове. Я вспоминаю как до поступления в Питер жил в Туле. Мне казалось, что Петербург – это так далеко! Что это нереальная даль! Я когда ехал сюда, мне казалось, что я вообще никогда домой не смогу приехать. Это притом, что я уже взрослый мужик был, мне года 23 было.

- Мой родной сын, когда первый раз поехал в Питер, спросил, какая там валюта.

- Да, да, да! Примерно так. А когда ты начинаешь двигаться по стране, тебе кажется, ну в – Омск слетал, еще куда-то – все близко. И я понимаю, что преграды в голове, потому что, когда живешь в каком-то месте всю жизнь, у тебя появляется ощущение, что мир огромный, страшный, большой. У меня есть товарищ, который никогда не был за пределами Тулы, хотя он очень интересуется культурой Германии, и ему нравится Петербург. И это потрясающая, достойная отдельного исследования ситуация: человек знает про эти места, хотел бы там побывать, имеет средства, но – не едет. Я звал его на свадьбу в Петербург, звал в гости: приезжай – погуляем, я тебя в Эрмитаж свожу. Он соглашается и начинаются отговорки. Сначала я думал, может действительно ситуация какая-то. Но 8 лет я живу в Петербурге, 8 лет зову его, и все 8 лет он не может приехать.

- Я тоже таких людей знаю.

- Возвращаясь к вопросу, зачем этот спектакль нужен. В спектаклях социальной направленности, мне важно делать видимым то, что скрыто от нас в повседневности. Например, у нас был спектакль "Не зря" со слепыми людьми (он шел на новой сцене Александринского театра и в "Эрмитаже"), где мы делали их мир видимым для человека, лишенного возможности контакта с ними. Мы рассказывали, как они живут, как им объяснить, что такое горизонт, которого они никогда не видели. Начиная с простых историй, мы выходили на философский уровень. Здесь такая же штука: мы делаем видимыми для публики из мегаполисов тех, кто рядом. Это граждане твоей страны. Они говорят на одном с тобой языке, голосуют, платят налоги, но при этом живут в другой реальности. И мне кажется интересным знакомить людей с реальностью тех, кто живет по соседству.

- Тут конечно вы правы. И вы сказали о вневременной вертикали. Я была на прогоне спектакля вместе с подростками, и мне было интересно и “в ту сторону” наблюдать. У нас с ними была совершенно разная реакция. Я проплакала весь спектакль. Я-то вижу этих детей на протяжении всей их жизни. Вижу чем и как она кончается. А они смеялись. Кстати, когда спектакль закончился, вы вышли и сказали: "Спасибо вам большое. Нам было важно видеть вашу реакцию, чтобы кое-что подкорректировать". Что пришлось изменить и почему?

- Был момент с неким высказыванием, которое некоторые зрители трактовали, как политическое. Когда девочка говорит о патриотизме, в контексте событий, это стало звучать очень жестко. И многие люди говорили: “Вы на такую вертикаль вышли, такое все космическое, а этот политический акцент принижает общую ситуацию”. Ну, мы его не убирали и не меняли ни одного слова, но с актерской точки зрения сделали его более аккуратным. И мы обратили внимание, на какие моменты реагируют подростки. Я раньше не задумывался на этот счет. Например, когда Нелли говорит: «Они просто террористы», – про мальчика, который бомбочки делает, подростки начали изображать стрельбу из автомата. И я подумал, что в моем жизненном контексте терроризм – довольно страшное слово, жесткое, потому что у меня есть воспоминания о реальных терактах, а для них это популярная компьютерная игра "Контр страйк", где ты всегда играешь либо за контртеррористов, либо за террористов. Это только сторона игры.

Я обратил на это внимание, потому что мне было важно, что как звучит. И это клево – понимать что-то про нынешнее поколение. И в спектакле планируется делать – обсуждение после просмотра. Сейчас, пока были премьерные показы, мы не стали этого делать, чтобы устаканилась постановочная часть, но в дальнейшем мы планируем время от времени делать, особенно когда зал будет заполнен подростками. То есть посмотрели, получили повод для разговора и полчаса-час разговариваем: что они поняли-увидели, что они почувствовали. Мне кажется это и интересно и полезно.

- Безусловно. Но, помимо обсуждения серьезных проблема, невозможно не задать банальный вопрос про кастинг. Почему были выбраны Нелли Уварова и Сергей Печенкин?

- Тут все просто: мы еще с лаборатории с ними начали работать. Я не знал никого из актеров РАМТа, только там по фильмам, поэтому я доверял руководству театра. Я сказал, что нужны два актера – мужчина и женщина. Он будет за мальчиков, она – за девочек. Мне было важно, чтобы это были не вчерашние студенты, не молодые, а взрослые, опытные артисты. Потому что была опасность скатиться в игру в детей. Артист после института сам еще вчерашний ребенок, даже сегодняшний, и он может начать играть ребенка. А мне нужен был момент отстранения. Когда взрослый актер транслирует тексты ребенка, возникает нужный эффект – мы видим за ним ребенка. Этого можно было добиться за счет того, что между ним и ребенком огромная возрастная разница, пропасть. Мне посоветовали двух артистов – Сережу и Нелли, сказали, что это крутые артисты. И я ни разу не пожалел, потому что это действительно очень хорошие артисты. Бывают актеры, очень талантливые, но, условно, циники, технари. Они качественно, классно все могут сделать, но подключаться по-человечески к этим историям они бы не стали. А эти два актера очень тонко чувствуют реальность. Я принес в ладошках тексты детей, передал им, поделился с ними тем, что мне важно, а актеры бережно взяли и поделились им со зрителем как своим. Удача.

- Вы абсолютно правы. У меня тоже было ощущение внутренней вовлеченности этих людей, этих актеров в жизнь каждого из героев, которых они передают. Проживание роли. А потом я подумала, как им тяжело после каждого спектакля выходить из этого материала. Он очень светлый и, одновременно, тяжелый. Именно потому что мы уже выросли и воспринимаем увиденное отстраненно.

- Да.

- Много всего я у вас наспрашивала. Мне все-таки хотелось бы узнать у вас, каким вам представляется театр будущего? Почему-то мне кажется, что вы знаете ответ на этот вопрос. До пандемии московские и питерские театры были полны каждый день. Но молодежи я в зале практически не видела. А раз у них нет потребности пойти в театр, значит это искусство их почему-то не цепляет.

- В наш век театр многолик, и мне это очень нравится, потому что каждый человек, если захочет, найдет свой театр: это может быть комедия, это может быть что-то очень жесткое, может быть документальное, может постдраматическое, экспериментальное – спектакль-прогулка, спектакль-диджитал, инсталляция. Я всячески приветствую все формы и радуюсь за современный театр. Многие говорили: "После пандемии театр в классическом понимании будет невозможен!" Я не очень в это верю. Очень даже возможен и в классическом варианте, когда сцена, зал – и мы смотрим спектакль. Есть потребность у человека на личный контакт, его дает только театр, поэтому он будет дальше развиваться и разрастаться в разные стороны: в социальные проекты, в документальные или классические постановки, где все в костюмах и гусары с усами.

Что касается подростковой, юношеской публики в театрах, юношей или подростком я не ходил в театр. И я сейчас задал самому себе вопрос: "А почему?". Да потому, что жизнь настолько пульсирует в этот период, что у тебя театр в жизни происходит. Ты влюбляешься, ты горишь, какие-то предательства – самые яркие эмоциональные переживания у тебя происходят в возрасте 14-18-20 лет. И тебе не до чего. Если тебя заносит в театр, в основном ты идешь туда со своей девушкой. И тебе не театр важен, важна она! И это просто повод – кино, театр, водное поло – вы чем угодно можете заниматься, но это предлоги! Логично, что этого поколения не так много в театре.

По поводу языка, на котором надо общаться с ребятами, если уж они пришли, это большой вопрос. Потому что с одной стороны у нас развернута огромная система ТЮЗов по стране, ни в одной стране мира нет такой государственной системы театров для подростков, юношества и детей. К сожалению они не всегда могут говорить на одном языке с подростками. Именно с подростками, потому что с детьми помладше все более или менее понятно. С молодыми людьми лет 20 тоже – это уже сформированное сознание. А вот бунтующий подросток 14-18 – это человек, у которого все меняется каждый день. Он радикал, он хочет потрясений. И театр с трудом конкурирует с такими платформами, как Netflix или компьютерные игры. Они для него ярче и сильнее.

В проект "Театральный дом", где мы работаем с детьми из детских домов приходит много подростков, школьников: наши ребята зовут кого-то, кто-то по сарафанному радио узнает. И они очень хорошо воспринимают то, что видят. Но там спектакль построен на личных историях, которые рассказывают их же сверстники, и все облечено в яркую, быструю, динамичную форму. Там клиповый монтаж, где по щелчку все меняется, новые темы, новые события – и всегда музыка, которую сами ребята принесли. Этот принцип я использую почти во всех своих подростковых историях, потому что музыка очень важна для подростка, она все время с ним, они все время в наушниках, она его направляет. И в спектакле звучит очень много треков, которые их "качают".

- Эти треки, кстати, стали дополнительной причиной моих слез...

- Непростые треки. Но часто попадаются потрясающие вещи. Я слушаю ту же музыку, и я нахожу в ней крутые вещи, поэзию. А через музыку удается найти контакт, выстроить мостик между мной и подростком.

И еще важно, когда после спектакля мы остаемся и разговариваем. Сейчас многие театры это делают. Мне это кажется очень важным, потому что так можно услышать их мнение. Они очень бескомпромиссные, и за это я люблю их больше всего. Потому что когда ты подросток, у тебя нет авторитетов вообще! Даже те, которые были, уничтожены в 14 лет. Ты не признаешь никого и сам себе хозяин. Поэтому они мне, режиссеру, могут честно сказать вещи: "Тут затянуто, скучно!" Ни один взрослый не сделает этого. Он будет тактично говорить: "Ну, в принципе, нормальный, хороший спектакль, проделана большая работа". Подросток подойдет и скажет: "Слушай, тут я че-то не понял!" Мне это важно.

К сожалению, многие театры или режиссеры не готовы к диалогу. Не готовы не подростки, а театр! Потому что это жесткий диалог и бескомпромиссный.

- Я думаю, тут много причин, почему нет диалога. Например, если актеры только что отыграли в трехчасовом спектакле "Ромео и Джульетта", после этого еще посидеть, поговорить немножко – нет сил. В этом плане ваш формат "час с копейками" оптимален. И то они начинают ерзать, потому что пора рваться дальше.

- Бежать дальше!

Подробнее читайте на vesti.ru ...