Политик Юлия Галямина — о том, есть ли возможность участвовать в выборах и бороться за власть после начала военной операции в Украине

Юлия Галямина — российский политик, общественный деятель и издатель. В 2017 году стала муниципальным депутатом Тимирязевского совета Москвы.

В 2019 году ее не зарегистрировали для участия в выборах в Мосгордуму. Она участвовала в митингах за допуск независимых кандидатов к выборам и акциях против изменений в Конституции. За это ее неоднократно штрафовали и арестовывали.

В декабре 2020 года Галямину осудили по «дадинской» статье («Неоднократное нарушение правил проведения публичных акций»), она лишилась мандата и потеряла возможность баллотироваться в органы власти. В 2021 году вошла в команду другого независимого кандидата, бывшего члена ОНК Москвы Марины Литвинович.

Галямина создала и запустила общественные проекты «Школа районной антикоррупции» (расследование по ее итогам), «Фестиваль локальных медиа», «Школа местного самоуправления», «Земский съезд», «Мягкая сила» и другие.

5 марта 2022 года была арестована на 30 суток за призывы публично выражать свое отношение к спецоперации.

Запрос на другое видение России

— 24 мая в своем Telegram-канале вы написали: «Позвонила мама, рассказала, что по телику в медицинских программах рассказывают все время, как снять стресс. Сначала сами стресс создают, потом начинают его снимать». Вы сейчас в каком состоянии?

— У меня стресса нет и не было. Вот после выборов 2021 года у меня было эмоциональное выгорание. Но я проработала его, и, по сути, к концу января у меня было стабильное психологическое состояние.

Конечно, то, что произошло 24 февраля, стало для меня шоком. Но обычно я чувствую стресс, когда чувствую ответственность. А здесь моей ответственности не было. Не я начала это безобразие.

В марте я была в «санатории» — спецприемнике. И самые страшные вещи [информацию о ситуации в Буче и других городах Киевской области] я пропустила в «курортных» условиях спецприемника. Это тоже способствовало сохранению равновесия.

— После 24 февраля некоторые российские политики уехали из страны, кто-то отсидел арест в спецприемнике, Владимир Кара-Мурза и другие политики — под стражей в СИЗО. Есть ли в России сейчас возможность заниматься реальной политикой?

— Смотря что мы называем политикой. Участие в выборах, например, ограничено. Некоторые кандидаты сейчас демотивированы, кто-то уехал из страны. Но до сих пор есть люди, которые готовы идти на муниципальные выборы. И моя команда будет им помогать.

Если мы говорим про политику в более широком смысле слова, когда ты называешь политическим любое действие, направленное на организацию жизни социума, то возможность заниматься политикой есть везде. Насколько тебя будут слышать — это другой вопрос. С этим всегда сложно. Государство старается ограничить доступ к аудитории. Нам, оппозиционным политикам, не очень удавалось в последние годы доносить до широкой аудитории свою позицию.

Это делал Навальный. У него получилось донести свою точку зрения до большого количества людей, его поддерживало много людей, но недостаточно для изменения ситуации.

Сейчас разные лагери стали призывать людей делать выбор — за [Роскомнадзор] или против [Роскомнадзор]. И если этот выбор не совпадал с их выбором, то они сразу начинают клеймить людей, взывать к совести. Эта позиция неправильная, это уход от гражданского мира.

Я чувствую, что люди не хотят никакого противостояния. И это стратегически правильнее, чем противостояние. Потому что в нынешних условиях в этом противостоянии в любом случае победит тот, у кого больше ресурсов.

Сегодня политик, на мой взгляд, должен не требовать от людей примкнуть к лагерю, а должен давать другое видение России. Он может хотя бы внутри семей наладить мир, понимание, диалог, уважение друг к другу. И изменить ценности.

Людей, которые выступают с такой позицией, очень мало. Их можно пересчитать по пальцам одной руки. Это сложная позиция, тебе сложно найти союзников. Зато эта позиция понятна людям.

— Как сейчас в России можно искать избирателей, доносить до них свою позицию, когда независимых политиков продолжают выдавливать из политического поля?

— Способы те же самые. Соцсети работают, YouTube работает. Вопрос не в способе, а месседже, который бы людей вдохновил.

Я вижу окно возможностей, которого не было раньше. Когда в стране стабильность, люди не слышат новый голос, они не ищут ничего нового, не пытаются найти точку опоры.

Сейчас в стране стабильности нет, и те люди, которые смотрят телевизор, подвергаются агрессивному давлению со стороны властей, они его чувствуют. У них появляется запрос на другое. Не на агрессию, а на другой путь, который связан с предложением мирного диалога со своими родными, поиска общего будущего для России. Вопрос общего будущего не стоит прямо сегодня, но у людей появляется запрос на надежду. Именно этот запрос надо удовлетворить.

Мне хочется этот разговор выстроить, продолжить. Это не так просто. Мне не хватает ресурсов, может быть, я не такой гениальный политик. Но я понимаю, что нужно людям, пытаюсь опираться на ценности, которые связаны с человечностью. А это человечность даже к тем, кто, с твоей точки зрения, неправ.

Самое страшное, что может произойти, — это рутинизация спецоперации, когда люди перестанут замечать ее вовсе. И тогда этот запрос на будущее опять уйдет на второй план.

— Власть в ближайшее время постарается окончательно выдавить независимых политиков из легального поля?

— Такое может произойти. Я такой сценарий рассматриваю как вероятный. Но те, кто хочет идти на выборы, сделают это все равно. Они понимают, что эту возможность нельзя упускать, потому что ты никогда не можешь спрогнозировать точно, что будет. Надо пользоваться теми возможностями, которые есть. Участие в выборах дает опыт, а это уже много.

Главное — не быть наивным. Ты получаешь от выборов то, что можешь получить, — а не заламывать руки, если нет победы. Надо барахтаться, пока есть возможность. Получать опыт, получать возможность говорить с людьми, усиливать свою узнаваемость, помогать другим.

Сложный разговор

— Если независимого кандидата допускают до выборов, как он может говорить про спецоперацию, если около 80% так или иначе поддерживают ее?

— Это неправда. Поддерживают ее 20–25%. И эта цифра будет снижаться. А все остальные думают так: «Власти сказали, что надо поддерживать, — значит, так и надо». Навязанный консенсус.

Явка на выборах в хорошем случае будет 20%. Это тоже важный фактор. Надо приводить на выборы единомышленников.

А вообще я не советовала бы инициативно говорить про спецоперацию во время кампании, что-то писать про нее в агитационных материалах. Из-за этого от тебя могут отвернуться избиратели или наступить более серьезные, юридические последствия. Сейчас говорить корректно про спецоперацию сложно.

Фото Юрия Кабанцева

Если сторонники будут задавать про это вопрос, то врать не надо. Когда в 2014 году я баллотировалась в Мосгордуму, Россия аннексировала Крым. За все время, пока я вела кампанию, вопрос мне задали один раз. А второй раз я услышала реплику от противников застройки парка «Дубки» в Москве: «Почему Крыму можно отделиться от Украины, а парку „Дубки“ нельзя от Москвы?»

Людям хочется мира и единства, а не споров и агрессии. Это более заметно, чем в 2014 году.

— Я с трудом представляю ситуацию, когда во время кампании вообще не придется говорить о происходящем в Украине.

— Придется. Очень важно смотреть на обстоятельства. Если это тет-а-тет, то это один разговор. Если это публично, то это другой разговор. Тут вопрос безопасности надо учитывать.

Задача муниципальных выборов — вовлечение людей в политику на том уровне, на каком они могут. Споры о спецоперации отвлекают людей от этого. Они не дают ничего. Надо подходить прагматично в этом вопросе. Вот ты поругался на тему спецоперации. Кому и что это дало? Никому и ничего. Кроме увеличения агрессии в обществе. А если это произошло на выборах, то это еще и очки у тебя отнимает.

— У меня есть ощущение, что спустя 3,5 месяца первоначальный шок прошел, и сейчас общество стало спокойнее относиться к тому, что происходит в Украине.

— Это внешнее спокойствие. У людей есть внутреннее напряжение, особенно на фоне экономических трудностей, которые проявляются постепенно. Люди загоняют свою тревогу вглубь себя, так как не очень умеют работать со своей психикой.

Эта тревога проявляется в виде агрессии к окружающим. Сплочение вокруг Путина, вера в пропаганду — это способы справиться со своей тревожностью, с когнитивным диссонансом.

И, конечно, любые события становятся фоном. Даже во время Великой Отечественной войны могли праздновать день рождения, когда рядом разрывались бомбы. Потому что стремление к радости, счастью, к жизни никуда не пропадает. Человек так устроен, и это хорошо. Это дает ему силы жить.

— Но ведь сейчас чиновники или политики заставляют определяться: ты за или против спецоперации, за или против Путина. Вы это видите, чувствуете?

— Это происходит в тех местах, которых важны идеологически: школы, университеты, другие идеологические институции.

Но пропаганда устроена по-другому. Она не навязывает определенную картину, а просто забрасывает тебя идиотскими сюжетами. По сути, человек находится в состоянии, когда он не знает, что правда, а что ложь, и поэтому появилась фраза «Все не так однозначно».

Многие улыбаются, когда слышат эту фразу, а я спрашиваю: «А все действительно так однозначно?» Нет.

Не совсем понятно, что собираются делать Европа и Россия? Почему все так произошло? Только ли из-за того, что Путин плохой? Это упрощенная картина мира, которая для сказок хороша. Для реальной жизни она показывает, что долгие годы Запад питался российской нефтью и терпел Путина.

С другой стороны, украинские власти тоже допустили много ошибок, которые привели к тому, что ЛНР и ДНР никак не интегрировались внутрь Украины. 

Или российская оппозиция — мы не смогли найти общий язык с обществом и долгое время даже не пытались.

Я не хочу сказать, что мы можем обелить Путина. Сделать это невозможно. Мы можем только понять, как появились те условия, из-за которых все произошло. Так получилось, что в итоге отсутствие активности людей на муниципальных выборах привело к тому, что происходят такие волюнтаристские решения по поводу спецоперации. Тут есть связь — отсутствие привычки у людей нести ответственность за происходящее в своем городе и своей стране привело к тому, что у них отняли все инструменты влияния на решения властей, по крайней мере очевидные: свободные выборы, референдумы, независимые надзорные органы и суды.

В общем, люди не могут занять черную или белую сторону. У них много сложных чувств. Например, они не готовы выступать против своей страны. Можно говорить о том, что они ватники, квасные патриоты. Но они так чувствуют, и ты не можешь заставить чувствовать человека по-другому. Даже в сказочном мире не так все понятно.

Я все время вспоминаю короля Теодена Роханского из «Властелина колец», которого заколдовал Саруман. Его расколдовал Гэндальф. И я понимаю, что похожая «заколдованность» существует и в России. И выступать против этих людей, а не помогать их расколдовать, — это неправильный выбор.

Время мягкой силы

— Почему во главе тех, кто занимает антимилитаристскую политику, встали женские организации: Феминистское антивоенное сопротивление, движение «Мягкая сила»?

— Я знаю много мужчин, которые выступают против спецоперации. Но и они с увлечением обсуждают, как изменилась карта боевых действий, какое вооружение у сторон.

А женщины очень мало этим интересуются. Я, как и большинство девочек, в детстве в войнушку не играла. Женщины чувствуют агрессию и пытаются вернуть людей к осознанию ненормальности происходящего. Это женская история про то, что мирным семьям никакая спецоперация на фиг не сдалась. 

О создании движения «Мягкая сила» было объявлено 23 февраля 2022 года. Оно объединило около 100 политиков и активисток. В манифесте движения говорится, что «России надо перестать быть казармой и тюрьмой и стать уютным домом для граждан». Одна из целей движения — «не только продвигать традиционно женскую повестку (домашнее насилие, дискриминация женщин, бедность семей с детьми и т. д.), но и формировать другой взгляд на жизнь страны, на политику в целом. В общ

— Расскажите про «Мягкую силу»: сколько человек в движении и что делаете?

— У нас сейчас около 100 человек. Мы пока не набирали людей открыто: сейчас это не очень безопасно. Но если кому-то из читательниц интересно наше движение — пусть напишут нам в соцсетях. 

Пока мы не стадии становления. Сейчас у нас две главные темы: это женщины-политзаключенные. Мы носим передачки, собираем деньги для них, доносим до общества информацию. Вторая — сопротивление пропаганде в учебных заведениях. Мы рассказываем о том, чем вредна пропаганда, как ее можно обходить. Как можно воспитывать по-другому детей.

Сейчас мы работаем не так, как изначально задумывали, но планы пришлось скорректировать.

— Самым ярким признаком тоталитарного режима является не количество репрессий, а насаждение идеологии в учебных заведениях. Мы видим, как учителей принуждают проводить уроки и классные часы в школах о событиях в Украине, писать письма и собирать посылки солдатам Российской армии. Это говорит о том, что мы движемся от авторитаризма и тоталитаризму?

— Школьная пропаганда — это единственный признак тоталитаризма, который я наблюдаю. Тоталитаризм отличается от авторитаризма тем, что власть требует вовлеченности людей во всех сферах жизни. В авторитаризме от тебя требуется одно: не лезть, не заниматься политикой.

Сейчас в России люди хотят быть подальше от политики. Поэтому власти и не пытаются сделать их своими сторонниками. Они сосредоточились на детях.

Во власти чувствуют, что дети и молодежь — другие. У них есть запрос на искренность, нет конформизма. И они пытаются перенастроить их на свой лад. Но это невозможно сделать только с детьми. Тут должны и родители тоже подключиться. А родителям не особо хочется подключаться.

Я считаю, что до тоталитаризма далековато еще. Они пытаются что-то делать, но у них нет внятного дискурса для этого.

— Вы более оптимистичны, чем я.

— Я всегда более оптимистична. Я считаю, что оптимизм — это важное качество политика, без которого человек вообще не может быть политиком. Если он будет сеять пессимизм вокруг себя и неверие в будущее, то на черта он вообще сдался.

Многие политики в России все время говорят, что люди не идут за оппозицией. А что вы предлагаете людям? Навальный пытался сформулировать идею, но получилось невнятно. Прекрасная Россия будущего — люди не понимают, что это такое.

И главное, людей не спрашивают о том, как они хотят жить. С людьми никто не разговаривал. Единственные, кто это делал, — это муниципальные депутаты. Конечно, у каждого депутата не такие большие возможности. Но они хотя бы ведут диалог, люди приходят на приемы, делятся с ними болями и надеждами.

— Больше года назад вы выступили с идеей Земского съезда — объединения независимых муниципальных депутатов. В мае прошлого года в заседании съезда приняли участие несколько десятков человек со всей России. С одной стороны, новые люди пришли в политику в разных регионах, с другой стороны, их поддержали избиратели на выборах. Сколько людей готовы продолжать бороться на местном уровне?

— Сейчас сложно об этом судить. Многие люди напряжены. Тем не менее мы наблюдаем интересные кейсы. Например, то, как телеведущий Владимир Соловьёв поссорился с жителями Екатеринбурга. Причем в презрении к Соловьёву объединились все: и власть, и оппозиция.

Региональная и локальная идентичность будет прорываться все больше. Упор на локальность — это еще один из способов борьбы.

Когда ты обращаешь внимание на локальное, то обращаешь внимание на реальность: что дороги не построены, что в школах нет финансирования, что в больницах не хватает техники.

Или вот из регионального бюджета забирают деньги на восстановление разрушенных городов ДНР и ЛНР. Но люди не принимали эти решения, почему мы должны это восстанавливать? Пусть Путин свой дворец продаст и восстанавливает.

— А сколько человек объединено идеей земства?

— Около 200 человек, это независимые депутаты со всей России, люди с разными взглядами: коммунисты, «яблочники», либертарианцы, социалисты. Мы всегда находим общий язык на почве местного самоуправления. Сегодня еще добавилось противостояние безумной реформе Клишаса — Крашенинникова [упразднение муниципального уровня власти]. Есть споры, но общее отношение однозначное.

— Есть ли вариант, при котором вы уедете из России?

— Какой-то вариант есть, но я об этом всерьез не размышляю. У всякого человека есть уязвимое место, но мое пока никто не нащупал. Впрочем, у меня до сих пор условный срок по моему уголовному делу. Для меня уехать — это насовсем, без возвращения. А для меня это неприемлемо.

Свой выбор я сделала уже давно. Меня же могли посадить в любой момент, но я все равно осталась.

— Но ситуация после 24 февраля изменилась драматически.

— Процессы в таких моменты ускоряются, и, повторю, тут, в России, как бы странно это ни звучало, появляется новое окно возможностей. И никто не знает, как будут разворачиваться события.

Мне любопытно наблюдать за происходящим. Именно любопытство в такие сложные времена позволяет думать о завтрашнем дне не со страхом. Но я хочу не только наблюдать, но и участвовать, и делать это можно, скорее, если ты внутри России, в целом вообще оставаться политиком можно, только находясь внутри.

И смотрите: то, о чем мы последние месяцы и годы говорили — горизонтальные связи, низовые инициативы, — расцветает пышным цветом благодаря всему тому, что происходит. Появились новые СМИ, новые инициативы, новые объединения. Они пытаются закатать все в асфальт, но живая жизнь пробивается, несмотря ни на что.

Подробнее читайте на 7x7-journal.ru ...